Вокруг света 1969-05, страница 33

Обязательный спутник корневщика — палка. На нее он опирается при подъемах и спусках, при переходах через речки; ею он беспрестанно раздвигает траву, высматривая ЕГО. Палка должна быть легкой и прочной, около полутора метров длиной. Я вырезал свою палку из молодого побега раскидистого клена. Пожалуй, это самое гладкое и ровное у нас дерево из широколиственных пород (хвойное дерево пачкает руки). В верхней части палки я вырезал свои инициалы, и это так понравилось моим спутникам, что они сделали на своих то же самое.

У палки раньше было еще одно назначение. Корневщики ходили большими партиями — артелями; шли густой цепью так, чтобы не пропустить ничего и больше уж не возвращаться к этим местам. Интервалом в такой цепи служила та же палка. Сейчас корневщики порою так растягиваются, что вообще теряют друг друга в чаще леса. Тогда опять выручает палка.

Кричать в тайге не принято. Это закон охотников, а таежники почти все охотники. Чем тише веду я себя в лесу, тем больше могу заметить, не будучи замеченным.

Можно свистнуть, "но свист не очень четкий ориентир в лесу. Бьют все той же палкой по ровному и гладкому хвойному дереву, снизу вверх, вдоль ствола так, чтобы легла на него большая часть палки. Так-так-так — звучит где-то в распадке. Тук-тук-тук — откликается на склоне. И сходятся тихо, неприметно. А издали можно подумать — дятлы.

...Шагаем, шагаем, шагаем. С кручи вниз и опять на кручу. То перелезаем через упавшие стволы деревьев, то проползаем под ними, скользим по камням, переходим ручьи. А глаза все время ищут. Длительное напряжение вызывает внезапную реакцию: силы падают вдруг. Хочется сесть, прислониться спиной к дереву, закрыть глаза.

Третий день бродим почти впустую. Только раз наш старшак дробно застучал палкой, условным свистом подозвал нас к себе.

— Несколько старых подлубов: вон и вон, и там еще, давайте покружим...

И сам же через несколько минут негромко выкрикнул долгожданное слово. Я кинулся прямо сквозь заросли. Он стоял на коленях и смотрел в траву, я сразу даже не понял куда...

— Не видите? Вот он и вот. Старая копка! Уже года два или три, как взяли родителя. Тогда эти малыши еще не взошли.

Их было пять штук, малышей. Всего по одному маленькому листику, а ростом не выше спичечной коробки. На свет растение появляется обычно лишь на второй год и таким клопом живет года два. Попробуй заметь его в траве!

Потом он немного вытягивается, появляются два листочка. Еще через год-два развиваются уже три веточки с пятью листьями на каждой: три средние длинные и острые, а боковые, смотрящие чуть назад, поменьше и более округлые. Становясь старше, он прибавляет в росте и, наконец, выбрасывает «стрелку», прямую, зеленую, как продолжение стебля. На верхнем конце этой стрелки образуется головка, на которой в и^бле завязываются зеленые семена-ягодки. К середине августа они краснеют, потом становятся ярко-красными и так стоят, чуть побурев, пока не осыплются в сентябре, если их не склюют птицы.

С годами у дикого женьшеня появляется уже четыре, а потом пять и даже шесть веточек-сучков (говорят, бывает и больше), но всегда с теми же пятью остроконечными листиками на каждом сучке. По красной головке найти женьшень гораздо легче. Поэтому разгар корневки — во второй половине августа; многие сотни людей, среди них и горожане, устремляются тогда в «дебри Уссурийского края».

Этим утром, у старого моста через речку, мы встретили троих.

Плотный пожилой мужчина с усилием утомленного человека поднялся нам навстречу. Двое других не встали.

— Здравствуйте. корнюем? Издалека?

— Корнюем. Мы с Тавричанки, шахтеры. Каждый год отпуск — в тайге. Вот, возвращаемся. Сегодня двенадцатый день, как из дома... По балаганам да у костра. Что, на чертей похожи? — улыбается, посматривая на своих товарищей. — Закурить у вас есть?

Угостили.

— Тут у нас избушка недалеко, может, зайдете передохнуть, поесть, — дружелюбно предлагает наш Петр Афанасьевич по всем правилам таежного этикета.

— Спасибо, харчи еще есть. А далеко тут до деревни, до лесовозов?

— Не так далеко, часа за три дошагаете, ежели ходом. А как дела?

— Слабо нынче. Хороший корешок всего один. Ну и мелочи маленько. Вот в прошлом году мы взяли подходяще... Ну, пока, спасибо, мы пойдем...

«Бывайте здоровы!» — «Бывайте!» И, взвалив рюкзаки, они зашагали вниз по течению. Эти устали, но, видно, не сдались. Они и будущей осенью опять будут в лесу.

Мы возвращаемся к избушке. Смеркается. Среди сразу ставших черными высоких деревьев весело и уютно расцветает оранжевое пламя костра перед зимовьем. В расставленную на речке сеть за день попало несколько линьков, и сейчас они варятся с картошкой и лавровым листом. Рядом в котелке — чай с лозой лимонника.

Подкатываем толстые чурбаки ближе к огню. Едим молча, все голодны.

Потом команда отца: «Сашка, прибрать посуду, налить чай!» Петр Афанасьевич вынимает пачку махорки, кусочек газеты, скручивает и прикуривает от головешки. Пустив дым, вспоминает:

— Да я ведь еще десяток лет назад понятия не имел, что это за корень. Так, слышал, конечно, корень женьшень, — отхлебнул из кружки чаю. — Братуха мой, лесник, уговорил меня сходить с ним, вот так и пошло. Проходили мы тогда с ним первые три дня — и тоже ничего. Под вечер наткнулись на старый подлуб: так, лет ему, видно, сорок, не меньше... Все обшарили кругом — ничего... Устал я, голодный, злой; сел на колоду и думаю: ну-ка его к чертям, этот корень. Сейчас скажу братухе — пошли домой... А он подходит, садится рядом и говорит тихо так, спокойно, только одно слово: «панцуй»... Ну, я вспылил: чего, говорю, попусту людям голову морочишь? А он: почему, говорит, попусту? И отводит, не поднимаясь с колодины, своей палкой соседний куст, а там... один к одному четыре красавца пятисуч-ковых! Веришь, я аж подскочил! Вот и «заболел»

31