Вокруг света 1969-05, страница 45

работы. Стоит задержаться у порога дома, где, напевая, играют дети.

Высшим песенным искусством басков владеют трубадуры, или, как их называют баски, бертсо-лари. Бертсолари славны не только голосом, но и смекалкой: ведь баскские трубадуры прежде всего импровизаторы, готовые бросить перчатку каждому, кто захочет вступить в песенный спор.

Бертсолари готовы развить перед вами любую предложенную тему: преимущество жизни моряка по сравнению с жизнью горца, холостяка — с жизнью женатого, жизни баска, оставшегося дома, с жизнью баска, уехавшего в далекие края.

Я наблюдал за поединком двух таких бертсолари — Салбадора и Маттена — на празднике во французской деревушке Сен-Эть-ен-де-Бандорли. Салбадор, высокий, с постным лицом, его берет сдвинут назад так, что на лицо спадает прядь гладких волос, все время соревнований вел роль подвыпившего человека, судящего обо всем с эдаким легким налетом житейского цинизма.

Маттен играл жизнерадостного придурковатого парня. Но за его придурковатой жизнерадостностью скрывался ум, острый, как рапира.

Это было феерическое зрелище. Около часа они обменивались четверостишиями, молниеносными, как выпады шпаги. Кто из них победил, мне до сих пор непонятно. Зато острых каламбуров, изобретенных этими двумя знатоками бесконечных оттенков и тонкостей баскского языка, хватит жителям деревни не на одну неделю.

Кто запомнил песни басков, тот запомнил и их танцы.

Как-то весной мы подошли к толпе людей, расположившейся на центральной площади деревни Тарде — родной деревни моего отца. К тому времени танцоры уже успели спуститься от той границы, где медвяные луга встречаются со снегом, успели протанцевать в каждой деревне, что лежала выше нашей. Тарде— их последняя остановка.

Сейчас танцевали замальзен — самый древний народный танец басков и один из древнейших в Европе. Когда-то он был танцем язычников, танцем плодородия и встречи весны. Добро борется со злом, красота с уродливостью, и человек ведет нико

гда не кончающуюся битву за жизнь.

— Ты сам убедишься замальзен — танец далеко не простой, — сказал мне кузен. — Кому больше десяти лет, пусть и не учится его танцевать — занятие безнадежное.

Пока мы вот так беседовали, толпа раздалась, и в середину вышли танцоры. Тихо поначалу заиграла музыка — «тчирула», пронзительная баскская флейта, на которой играют, придерживая ее у рта одной рукой, выбивая другой ритм на барабане — «атабаль».

Танцуют две команды танцоров. Одни разодеты в блестящие наряды, другие в ужасные лохмотья и маски, пугающие даже не пугливых. Кузен объяснил:

— Одна группа представляет добро и красоту, другая — зло и уродливость. Прекрасные танцоры должны обязательно выиграть. Ты последи хорошенько за стаканом вина, что стоит перед танцорами.

И в такт пронзительной музыке танцор-добро подпрыгнул; его ноги, обутые в сандалии, мелькнули над стаканом и около него, да так близко, что стакан с вином задрожал. Он отпрянул назад, и тогда вышел танцор-зло, но хотя он и повторял те же па, все движения его были нарочито неуклюжими. Но и он не опрокинул стакана.

Добродушный смех, аплодисменты публики оборвались, едва наступила драматическая развязка. То Замальзен, главный среди прекрасных танцоров, — его легко было отличить по привязанной к поясу деревянной лошадке в попоне из вельвета и кружев — выскочил к стакану с вином. Его легкие ноги так и мелькали над вином, и вдруг они оказались на стакане, всего на мгновение, и снова замелькали в воздухе. Стакан резко качнулся, но на землю не пролилось ни капли.

Тогда настал черед Князя зла. Его неряшливые движения были точной карикатурой танца За-мальзена. И так же уверенно вскочил он на стакан, но едва лишь его сандалии очутились в воздухе, как стакан качнулся и упал, проливая красное вино.

Раздался единый вздох облегчения, и тут же громкие крики радости. Красота победила Уродство. Добро низложило Зло.

Дорогой домой я все думал об этом танце и сказал кузену:

— Что-то не упомню я, чтоб когда-нибудь так волновался. За исход этого танца да и вообще за все...

— А это больше, чем танец, — ответил кузен. — Это, если хочешь, знак на будущее. И слава богу, хороший знак. — Он помолчал, усмехнулся. — Конечно, по нынешним временам в такие вещи не особенно верят. Но я все же невольно чувствую себя как-то лучше, когда предзнаменование оказывается добрым.

За несколько дней до мая и в самые первые дни его в горных деревнях царит суета. Пастухи собирают стада и угоняют их из долины в высокие горы, угоняют надолго, до осени.

От зари до захода дороги забиты овцами. Здесь своя порода овец — баски называют ее «ма-неш» — чистая порода, привезенная сюда, должно быть, еще римлянами. Овцы «манеш» — изящные животные с красиво загнутыми рожками, головой прелестной формы и длинной завивающейся шерстью.

Маленькие стада сливаются в отары, но не теряются в куче: каждое стадо отмечено своим цветом, ярким пятном краски на лохматой спине. Овцы — гордость горных басков, и они проводят их парадом по главной улице Сен-Жан-Пье-де-Порта. Звонят все колокола, блеют раскрашенные овцы, гордо вышагивают, замыкая шествие, пастухи в беретах, опираясь на отполированные руками посохи — «макхила-ки». Они ведут за собой груженных провизией мулов или ослов, а под ногами вертятся маленькие пиренейские собаки, помощницы в пастушьих трудах.

Жан Пьер, пастух с загорелым лицом и черными, мелко вьющимися волосами, согласился взять меня в горы.

Узкая дорога, задыхавшаяся в цвету вишен, резко брала вверх прямо от деревни. Мимо последних домов, настежь открывших ставни навстречу теплому дню, мимо приветливо махавших нам крестьянок в черных платках, мимо березовых и каштановых перелесков и укрывшихся мхом дубов, вброд через бурные реки, разрезавшие зеленые склоны, над круто обрывавшимися расселинами, мы вышли в другой мир.

Он открылся за последними деревьями — огромные зеленые просторы безлесых гор. Яркие

43