Вокруг света 1969-06, страница 24

ло труднее понимать мои ломаный язык. Когда я закончил, оба казались удовлетворенными моим ответом, хотя я вовсе не уверен, что они правильно поняли мои объяснения. Проблема была не только языковой. Скорее, они были не способны различать белых. Гахуку приписывали всем белым общую цель и считали, что белые поддерживают друг друга во всех делах, касавшихся папуасов. После недолгого размышления Макис поднял глаза и, глядя на меня в упор, спросил, не буду ли я возражать, если Асемо тоже пройдет инициацию.

Застигнутый врасплох, я в первую минуту не понял, о чем, собственно, идет речь. Видя мои колебания, они заговорили так быстро, что мне трудно было следить за смыслом. Маниха хотел, чтобы его сын прошел инициацию. Он предложил в фонд праздника четыре большие свиньи. Маниха не одобрял перемен, которые несло с собой влияние европейцев, подозревая, что оно грозит разрушить всю привычную организацию жизни племени.

Трудно было найти простой ответ на его вопрос, и я отвел глаза в сторону. Не думаю, что Маниха испытывал ко мне неприязнь или был недоволен моим отношением к Асемо, но он видел в этих отношениях угрозу племенной организации и наверняка поэтому считал меня своим противником. Не я лично, но жизнь, которую я представлял, будила его настороженность и враждебность. Он смотрел на меня, как бы оценивая своего врага и пытаясь представить себе исход борьбы. Я же, глядя на Маниху, подавшегося вперед в резком свете и молча ожидающего ответа, испытывал такое чувство, будто он просил предсказать будущее. Он сам видел, к чему шло дело, и как человек, предчувствующий свое конечное поражение, ставил все на одну карту — на инициацию Асемо, надеясь в страшном для него будущем найти место и для старой традиции.

Если бы я ответил ему откровенно, мне пришлось бы сказать, что рассчитывать на исход, которого он хочет, уже поздно. Качества, создавшие ему репутацию в племени, традиционные знания, вызывавшие уважение соплеменников, не могли остаться прежними перед лицом изменений, начало которым положили белые. Для таких, как он, не способных или не желающих свернуть в

сторону, будущее несло лишь все увеличивающуюся изоляцию и горечь. Но что мог предложить ему я? Я решил остаться в стороне.

Наутро я узнал, что накануне Асемо ушел из Сусуроки в деревню Менихарове, где был дом его старшей сестры.

И долго после этого я не видел Асемо, даже когда бывал в Менихарове. Он избегал меня. Наверное, ему было неприятно меня видеть, потому что он чувствовал, что мир, который я представляю и в который он надеялся войти, предал его, отдав во власть цепкого прошлого.

Прошло больше недели, и мне сообщили, что следующим утром состоится, наконец, церемония.

Утром, впервые за много дней, молчали флейты. День брызнул фонтанами света, а облака сбились высоко над вершинами гор, открыв небу всю долину — огромную зеленую арену, в нетерпении ожидающую событий, к которым так долго готовились. На улице мужчины надевали свои лучшие украшения. Они терпеливо стояли, согнувшись, пока сыновья причесывали их спутанные волосы. На перламутре раковин, слегка смазанных маслом, играло солнце. Перья павлина трепетали на ветру, переливаясь светло-желтыми и красными тонами, зеленью и синими оттенками. Знакомые черты совершенно преобразились под слоями краски, и я с трудом узнавал лица своих соседей за украшениями из кости, вставленными в носы. Их лбы украшали диадемы из жуков изумрудного цвета и белых ракушек, варварски контрастировавших с глубоко посаженными глазами, возбужденно блестевшими в темных впадинах. За головами людей зеленое корыто долины поблескивало в утреннем солнце, и действительность уже отступала перед миражами палящих лучей. Над казуариновыми рощами поднимались столбы бледно-голубого дыма. Молчание ландшафта, столь отличное от шума приготовлений, происходивших тут же, рядом со мной, усиливало мое возбуждение. Где-то, скрытые от моих глаз, происходили вещи, которые я хотел бы видеть.

Мужчины так долго возились со своим одеванием, что в путь мы вышли с опозданием; нам пришлось чуть ли не бежать.

Прошел почти час, прежде чем мы вступили в ближайшее селение гама, миновав новый муж

ской дом, который был готов принять новых воинов. Я ожидал шумного приема, но деревня — двойной ряд домов вдоль улицы, конец которой скрывался в изгибах отрога, — безмолвствовала. Страх, что мы можем опоздать, исчез у меня, когда я увидел группу женщин, стоявших возле хижины. Они отрывисто поздоровались с нами*, не двинувшись со своих мест, и их глаза снова вернулись к тому, что было скрыто за поворотом. Многие из них, матери тех, кого ждало сегодня испытание, носили траур — вымазали свои тела грязью в знак того, что сыновья окончательно уходят от них.

Мы шли дальше, и казалось, что молчание на глазах сгущается, сжимается в пружину. Глаза женщин темнели невидящими провалами в масках из серой глины. Вымазанные мелом фигуры были неподвижны. Мужчины ответили на их приветствия, потом ускорили шаг и вдруг, как будто раздавшийся взрыв звуков послужил им сигналом, стремглав бросились вперед, и мы оказались в конце улицы, скрытом до этого от наших глаз.

Шум и столпотворение здесь ошеломляли. Позади нас пронзительные голоса женщин взвились в ритуальных причитаниях; они, как острые лезвия, вонзались в стоявший вокруг меня оглушительный шум. Воющие ноты мужских голосов сплетались с ухающими криками; звуки, похожие на глухой барабанный бой, вырывались из раздутых легких, ритмически чередуясь с ударами босых ног по земле; и надо всем этим — крики флейт, которые я впервые слышал так близко. Огромные крылья били по барабанным перепонкам, долбили по мозгу — вот каковы были звуки флейт.

Несколько минут на улице царило полное столпотворение. На расчищенной площадке столпилось около пятидесяти мужчин в военных доспехах и украшениях. Их груди и лица были вымазаны краской или смесью сажи со свиным жиром. Некоторые были со щитами, другие вооружились луками и стрелами. На темной коже особенно эффектно выглядела белизна ракушек и желтизна плетеных браслетов, опоясывавших их руки и щиколотки. Раскачивающиеся украшения

из перьев попугаев и райских птиц, будто порхавших над их головами, образовывали сверка

22