Вокруг света 1969-07, страница 58

И тем не менее соседство электростанции (этой электростанции) с варшавской Сиреной стало символом города. Нет в столице другого предприятия, так связанного своей судьбой с судьбой Варшавы. В радости и в горе. История варшавского XX века — это и история уродливых труб над Вислой. И потому они врезались в варшавский пейзаж с не меньшим правом, чем женщина-рыба, вздымающая меч над головой.

«МИЛОСТИВЫЕ ГОСУДАРИ! Мы пришли сюда не только для того, чтобы добавить блеска сверкающим дворцам, но для того, чтобы осветить темнейшие из лачуг; а посему мы приложили все старания к тому, чтобы добиться столь низких цен, что и беднейшему из граждан станет доступной электрическая энергия, этот двигатель прогресса...»

Таким высоким штилем французский виконт де Журе, представитель «Российского Акционерного общества Шуккерт и С-ья», объявил об открытии в Варшаве электростанции. Акционерное общество заключило с городской думой договор, который давал владельцам электростанции право в течение тридцати пяти лет получать доход, почти не облагаемый налогом. Компания прикрывалась российской вывеской, правление ее находилось в Париже, а капитал был- немецкий.

Шел 1902 год. В Варшаве насчитывалось 600 тысяч жителей. Столица «Привислянского края» вступала в век пара и электричества с сильным опозданием. Уже четыре больших города в Польше были оснащены электричеством. Поэтому отцам города хотелось, очень хотелось верить в бескорыстный энтузиазм виконта де Журе, который голосом, полным волнения, говорил, преданно глядя в глаза градоначальнику генерал-лейтенанту Бибикову:

— ...С этой страной, с этим городом меня связывают узы личной дружбы, и потому эта страна, этот город особо дороги мне...

Увы, Варшаве любовь и дружба виконта стоили чересчур дорого. Когда в 1927 году варшавский магистрат занялся проверкой счетов компании, выяснилось, что виконт (слегка постаревший, но все еще бодрый) и его сподвижники ограбили город на 63 миллиона злотых.

Судебный процесс длился десять лет. За два года до начала войны Варшавская электростанция стала собственностью города. Станцию решено было расширить, всю электросеть города — модернизировать.

Но не успела еще просохнуть штукатурка в новых цехах, как на город упали первые бомбы.

СНАЧАЛА ФАШИСТЫ не бомбили электростанцию, не бомбили всю первую неделю осады, предполагая, что возьмут город блицударом. Но поскольку сопротивление не слабело, гитлеровцы направили на станцию главный удар. Стоило вывести ее из строя — и пекарни не смогли бы выпекать хлеб, водопровод — подавать воду, невозможными стали бы операции в госпиталях, укрытых в бомбоубежищах, а радио не передавало бы приказов командования.

Поэтому фашистская артиллерия густо била по трубам варшавской Старухи, по нервному центру осажденной столицы. Выражение «нервный центр» здесь стоит понимать буквально: ведь кабели и про

вода врастают в ткань каждого квартала, каждого дома, как нервы, по которым бежит импульс жизни. Люди, пережившие те дни, вспоминают внезапно онемевшие громкоговорители, холодный паралич медных проводов.

Но враги еще не бросают на станцию бомбы. Они обстреливают ее легкими снарядами; все-таки оборудование понадобится, пускай разбегаются люди. Ведь это всего лишь «Zivilisten» — «штафирки».

...В подвалы под станцией набились жители соседних домов. Теперь линия фронта проходит как раз по станции, и тех, кто работает на ней, уже нельзя считать «цивилистами».

Наверное, на фронте и то легче. Там хоть знаешь, с какой стороны стреляют, а здесь врага не видишь. Проклятые осколки буравят трубы, по которым идет пар под высоким — 17 атмосфер — давлением. Тьма стоит среди бела дня, работаешь вслепую. И не дай бог, если попадут в котел под паром. Рванет — ничего не останется.

Снаряд зажег деревянную крышу над машинным залом. Водой тушить немыслимо, вода может попасть в генератор. Что делать? Горящие куски дерева летят на голову, целые балки рушатся. У машин стоять невозможно под этим градом, остановить машины тоже нельзя. Решили оставить крышу гореть, у машин — работать. Осажденному городу нужен ток!

И до 23 сентября Варшава получала электроэнергию. Пока массированный налет не превратил Старуху в развалины. Двадцать третьего в пятнадцать часов пять минут замолкло радио. Варшавяне помнят: передавали вторую часть концерта C-moIl Рахманинова.

Через три дня в город вступили оккупанты.

ЭПОХА ОККУПАЦИИ еще ждет своих исследователей. Исследователей так называемого «малого саботажа» нд предприятиях, работавших на оккупантов. Исследователей характеров инженеров и техников, обреченных сотрудничать с врагом и тайком истребляющих, портящих свою продукцию. Исследователей драмы оккупационных будней: ведь, чтобы жить, надо работать; но как работать так, чтобы враг не пользовался плодами твоего труда?

Сколько работ можно написать о гениях «туфты» оккупационных времен! Еще не нашел воплощения ни на сценических подмостках, ни на страницах повести, ни на большом и малом экране ни один из гроссмейстеров знаменитой польской «липы». К примеру, профессор Ягеллонского университета, который должен был отправить в Германию средневековые гравюры. Под самым носом у немцев он отправил обычные оструганные доски. Или другой профессор, который научно доказал гестапо, что нельзя трогать ни грамма из полутора тысяч тонн медных проводов варшавской городской сети.

Тому, кто не пережил ночи оккупации, кто не был в те годы в разоренной Варшаве, трудно объяснить парадокс ситуации, в которой оказались сотрудники Старухи. Нужно было немедленно восстановить станцию и привести в полную исправность всю городскую сеть. Причем сделать это следовало как можно быстрее, — но разве не было бы это на руку оккупантам?

Вот что говорит профессор Варшавской политехники Тадеуш Кааль, в то время инженер-электрик: — В городе не хватало воды, — ее носили вед

56