Вокруг света 1969-10, страница 18

и жалкий. Я плюхнулся в кресло, не в силах выйти на улицу. Меня не тревожили и больше ниче-г© не говорили. Да и что они могли сказать? Они выяснили, что у меня не было детства. Почему и как это произошло, они не знают. И помочь тут они мне ничем не могут.

Когда у человека бывает трудное детство, говорят, что у него не было детства... Да! Но у меня-то не было детства в прямом смысле, как мне только что сказали.

Я немного пришел в себя. Настолько, чтобы нормально двигаться, не вызывая подозрительных взглядов прохожих.

Через час я добрался до своей лаборатории. Было уже довольно поздно, и в лаборатории работали человека два или три. Я сел за свой стол и попытался собраться с мыслями. Через некоторое время лаборатория опустела. Может быть, перед уходом они что-нибудь и говорили мне, но я не слышал... Только за стеной раздавался стрекот печатающей машинки. Это Елена Дмитриевна перепечатывала материалы наших экспериментов.

Я сидел за своим столом и вспоминал. Выискивал в своей памяти факты и сопоставлял их, и вспоминал, вспоминал.

Тридцать лет назад я очень долго болел. Во время болезни я потерял память. Я не помнил ни друзей, ни знакомых, ни самого себя до этой болезни. Странно, но в моей памяти отчетливо сохранились все знания и опыт начинающего молодого ученого. Исчезло только то, что касалось лично меня. Я как бы родился заново. Ко мне часто приходила молодая женщина. Лена Евстафьева. Елена Дмитриевна Евстафьева. Много лет она работает моим секретарем. Однажды вечером, примерно через год после моей болезни, она вдруг заплакала за своим столиком, заставленным телефонами и заваленным деловыми бумагами. Я приподнял ее мокрое от слез лицо.

— Ты не такой, совсем не такой, — сказала она.

— Какой «не такой»? — глупо спросил я.

Она встала и ушла. Ушла из института единственный раз в жизни раньше меня.

— Не спрашивай. Ничего не было, — сказала она, уходя.

И я ничего не спросил у нее. Нет... Я просто боялся услышать от нее что-то... Что? Не знаю.

Сейчас я набрал номер справоч

ной и попросил продиктовать мне списки лиц, работавших в институте тридцать лет назад. Тогда это просто была большая лаборатория. Монотонный голос называл фамилии... Абрамов... Волков... Ролан Евстафьев... Евстафьев?

Стоп. Он работал здесь же. Я продолжал вспоминать. Нет. Я не помню такого.

Перебирая личные дела, я узнал, что Ролан Евстафьев умер в тот день, когда я потерял память. Потерял память?!

И тут я понял. Я никогда не терял память. Меня просто не было. Я возник... стал существовать в тот день, когда он умер.

Кто я? Киборг? Киборг, у которого вырезан аппендикс и который часто страдает насморком? Нет.

Его сознание, его Я вписали в мое тело? Нет.

Он создал меня и умер. Тут. конечно, ни при чем ни мое тело, ни даже клеточки головного мозга. Он создал меня в каком-то более сложном, более совершенном смысле этого слова. Он создал мой образ мышления, мой интеллект. И я должен быть таким, каким он хотел видеть меня.

А этот мальчишка? Ведь он уже все продумал в свои десять лет, потому он со мной так странно и говорил. Он уже знал, что я — это то, что он создаст в будущем, потому что не успеет сделать сам все задуманное.

Меня не должно было быть. Я не был предусмотрен штатным расписанием природы. Он создал меня. У меня не было детства. Он подарил мне кусочек своего детства.

Как он сделал такое невероятное открытие, невероятное и сейчас? Никто этого не знает... Никто?

В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Дмитриевна взяла трубку.

Он, этот десятилетний мальчишка, сделал для меня все, ничего не попросив взамен. Лишь одна порция мороженого.

Он только один раз захотел встретиться со мной, чтобы проверить, правильно ли он поступит однажды, когда-то в будущем.

Я слышу, как Елена Дмитриевна встала со стула и идет к дверям моей лаборатории.

Сейчас она откроет дверь, и я все спрошу. Я спрошу ее, кто я.

И она мне все расскажет.

Дверь открывается.

Сейчас я все узнаю.

В. ЧУДОВ

«ОСТАНЬСЯ

другом дому»

жную границу Германской Демократической Республики, словно орлиные крылья, подпирают два больших горных хребта: Рудные горы и Тюринген-ский лес. Отсюда земля, постепенно понижаясь, простирается на север до Балтийского моря. На карте равнинная часть окрашена в зеленый цвет, а Тюрин-генский лес — в бежевый. Однако именно это бежевое пятно называют «зеленым сердцем» страны. Более чем на 400 метров над уровнем моря возвышается Тю-рингенский лес, разделяя воды рек бассейнов Заале, Везера и Майна.

По сравнению с более северными индустриальными областями три округа — Эрфурт, Гера и Зуль, поделившие между собой Тюрингенский лес, представляют собой район, в котором преимущественно развиты народные промыслы, не требующие сооружения гигантских заводов и фабрик. Если соседние округа—Галле, Лейпциг и Карл-Маркс-штадт прославились за последние десятилетия мощной химической промышленностью, крупным машиностроением и добычей полезных ископаемых, то округа Тюрин-генского леса славятся изделиями стекольной, керамической и деревообрабатывающей промышленности, производством мелких металлоизделий, игрушек.

Со стороны Тюрингенский лес глядится неповоротливым увальнем, ленивцем, который довольствуется тем, на что раскошелилась для него природа,—ароматным воздухом, мягким снегом, свежей водой да теплым солнцем. В каком-то смысле так оно и есть. Вот только одно «но». Разве так уж этого всего мало, чтобы сил не жалеть да сохранять щедрые дары природы?!

16