Вокруг света 1969-11, страница 34

КУРЬЕР КИМа

Редакция журнала «Вокруг света» предложила мне опубликовать в этом номере перевод заметки, написанной мною для органа германского комсомола «Юнге гарде» в феврале 1921 года. Если не ошибаюсь, это было мое первое напечатанное литературное произведение.

То, о чем я рассказывал в «Юнге гарде», произошло со мной почти полвека назад — летом 1920 года. Я был тогда международным курьером КИМа — Коммунистического интернационала молодежи. КИМ был основан за год до этого юными учениками В. И. Ленина. Секции Интернационала работали в разных странах мира, собирая в своих рядах молодых революционеров из рабочих, студентов и старших школьников. КИМ был основан в ноябре 1919 года на тайном съезде в Берлине, на котором присутствовали делегаты из тринадцати стран, представлявшие 219 тысяч комсомольцев. Самой крупной организацией был советскиЗ комсомол, и руководство КИМа было вскоре перенесено в Москву, где В. И. Ленин своими советами лично помогал движению.

По поручению исполкома КИМа я отправился из Берлина в Москву. Тогда это было довольно сложное путешествие. Советская республика была отрезана от Западной Европы так называемым «санитарным кордоном» антисоветских правительств. Все государства за кордоном были нашими врагами, и ехать приходилось нелегально.

Я благополучно пробрался через границу между Германией и тогдашней буржуазной Литвой, потом на подводах через литовско-польскую границу. С белой Польшей мы тогда находились в состоянии войны. Схватили меня в оккупированном бе л оно ля-ками белорусском городе Слуцке: в заметке для «Юнге гарде» я, конечно, не мог сказать, где все это происходило. Город, в который меня потом перевезли из Слуцка, был Бобруйск. Он находился уже на самой линии советско-польского фронта. Я до сих пор помню имя и фамилию крестьянина, который сидел вместе со мной в камере в Слуцке: Василий Бахта.

Вернувшись в конце года в Германию — тоже нелегально, но уже другим путем: через Балтийское море, спрятавшись в трюме зашедшего в

Ленинград (тогда еще Петроград) немецкого корабля, — я рассказал моим германским товарищам, как меня схватили и как мне удалось спастись. Они попросили меня написать об этом. Я написал как мог.

Сегодня, конечно, я нашел бы для этого рассказа другие слова: все было намного любопытнее и сложнее, чем можно прочесть в заметке. Но, думаю, все же лучше оставить так, как было написано 16-летним мальчишкой.

Хочу подчеркнуть, что в том, что со мной произошло, не было по тем временам ничего необычного. Я был лишь одним из многих комсомольцев, советских или зарубежных, которые так вступал^ в политическую жизнь. В таких странах, как Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Румыния и другие, где взрослые и молодые коммунисты работали в то время подпольно, арест и бегство из-под ареста были почти в порядке вещей. То, о чем могли рассказать советские комсомольцы, работавшие в годы гражданской войны в тылу белогвардейцев, было намного необычнее.

Я был одним из тех, кому повезло: выбрался из беды целым, хотя в том, что попал в нее, был, несомненно, больше всего виноват сам. Несмотря на предостережения старших товарищей, я носил слишком длинные волосы и тем, вероятно, навлек на себя подозрения жандармов, считавших это тогда приметой революционера. Об этом, как вы заметите, я в своей заметке не написал: в Берлин я вернулся уже коротко остриженным и с тех пор никогда длинных волос не носил.

Я вспоминаю о моих друзьях-комсомольцах тех лет. В живых не осталось почти никого. Сколько среди них было чудесных ребят — смелых, талантливых, готовых без колебаний пожертвовать собой для дела! Это были молодогвардейцы первого призыва. Революция была их страстью, их целью и смыслом жизни. Когда я думаю о некоторых из них, мне вспоминается Гаврош из романа Гюго.

Я думаю, что ребята с таким характером есть и сегодня и что они будут всегда.

ЭРНСТ ГЕНРИ

Сентябрь 1969 г.

АРЕСТ

f^T^j от он, собака!

Голос был так резок и груб^ что я чуть

t^^A не оглох.

шШШ — Ну что, птенчик, попался?! Пошли!

Затем последовал удар прикладом. Два здоровенных польских жандарма схватили меня за руки и поволокли. Их штыки сверкали на солнце, и от этого я чувствовал себя еще хуже. Все это было так неожиданно. Я был арестован прямо на улице. Самое главное, я понимал, что влип действительно крепко. Я не знал, что мне делать.

Жандармы привели меня к серому зданию, втолкнули в него и потащили вверх по лестнице в кабинет. Посреди комнаты стоял стол, за кото

рым сидели пять жандармских офицеров и весело беседовали между собой. На подоконнике я увидел большой портфель и бутылку с вином.

Начался допрос, сопровождаемый побоями. Из него я понял, что меня обвиняют в страшном преступлении — принадлежности к коммунистической партии. Я знал, что быть белой Польше — это значит закона. Я отрицал все обвинения, увели меня в соседнюю комнату выколачивать из меня признание. Я отвечал, что ничего не знаю, ничего не сделал и являюсь жертвой досадной ошибки. Побои белополякам не помогли. Я подписал протокол, и жандармы проводили меня по лестнице вниз. Только не на свободу, а в городскую тюрьму.

коммунистом в находиться вне Тогда жандармы и снова стали

32