Вокруг света 1970-09, страница 35

ЮРИЙ Л Е К С И Н, наш спец. корр.

ЗЕРКАЛО ОДНОГО ГОРОДКА

Донку я взял у Лахи. У него их было три.

I На одной грузилом висела стограммовая гирька. На этой донке было три крючка: все на карася, все третий номер — на хорошего карася. Две другие донки тоже были с такими же крючками, но на одной грузило — гайка, а на другой — кусок свинцовой пластины, не знаю, где ее взял Ла-ха. Все крючки были новые — Лаха твердо считал, что карась не любит ржавых крючков (будто он любит нержавые!).

Мне досталась с гирькой. Мы заспорили с Ла-хой, вот и пришлось выделиться. Я сказал, что надо подсекать. Он сказал:

— Пусть торкает...

Я сказал:

— Все так думают, — и покосился на него. — Начинающие особенно. Думают, карась дурак: сначала, мол, он подходит, потом принюхивается и начинает потихоньку брать. Вот тут и думают, что он клюет... Да ты дерни, Лаха!!! — закричал я.

— Рано. Пусть всосется.

Мы посидели еще. Карась «всасывался». Торкнул еще, уже мелко — и все! Лови его теперь!

— Хлеб сожрал, — сказал я будто бы безразлично.

— Может, и съел...

И главное, никакого сожаления!

И тут пришел дед, уселся позади на траву. Теперь начнут собираться!

Деда уже земля притягивает. «Иду, — говорит,— хочется сесть. Сяду — лечь хочется». Дед будет сидеть тихо. Дома ему ничего делать не дают — не доверяют, боятся, вывалится из рук. Восемьдесят один год ему, руки дрожат.

Озеро, как большая тихая капля, прижатая одним краем к плотине, спокойное и большое. Ветра здесь не бывает, кругом холмы — зеленые, только со склонов у самой плотины вода весной сорвала и траву и корни — там такие промоины, что такой пацан, как Лаха, если ляжет, то может в них спрятаться. И не увидишь его. Обмытые склоны надо бы укрепить, говорят, здесь скоро будет парк. Пока холмы за озером украшают только телеграфные столбы...

— Иван Михайлович! — обернулся я к деду. — А рыбу что не ловите?

— А не люблю, — говорит он вдруг бойко. — Терпения не хватает. Никогда для такого дела не хватало. Сиди жди...

— А сидеть часто ходите? Сюда?

— Как тепло, каждый день. Коровицу отгоню, посижу. Тут весь город за день перебывает... Гляди! Гляди! Торкает у тебя!

Я подсек — и держись, Лаха! Карась сидел. Хороший карась! Нас разделяло двадцать метров, но я знал, что он будет мой. Трудно сказать, как это узнаешь настолько точно, что уже веришь: не сойдет! Ты уже настолько проникся спокойствием лежащей перед тобой воды, так отрешился от всего, что кажется, нет в тебе уже ничего, что ждет рыбацкой удачи, кажется даже, что уж и не очнешься вовремя, когда она придет, и вдруг! — вдруг

ощущаешь, что все твое спокойствие — обман, чистой воды обман! Леска дрогнула — и внутри все дрогнуло. Какой-то странный жар мгновенно метнулся... В животе, в груди... И нет его. А руки уже давно делают свое дело.

Я тянул быстро. Карась не упирался. Караси вообще не упираются. Осталось метров семь — он вышел на самую поверхность, ударил хвостом.

...Сквозь обиду я ощущал лишь одно: позорную легкость донки! И вся она не нужна была мне в это мгновение: со всеми ее новыми крючками, с гирькой, с катышками хлеба...

— Хорошо брал, — сказал Лаха.

— Большой карась, — похвально отозвался дед.

Они хвалили карася, который обманул меня!

— Мой старый вчера стоял, — спокойно говорил Лаха, — а карась у н.его удочку утянул... Взял и утянул. Она у него между ног лежала. Глядит, а уж удочка на середине стоит... Как поплавок!

Я разглядывал конец донки. На ней не было уже ни гирьки, ни новых крючков, а в месте обрыва леска завилась, как с силой вырванный волос.

— Ноль три... Чего такие тонкие делаешь? — спросил я Лаху. — Взял бы единицу. Или тут нет?

— Есть.

— А чего же? Такие всегда будут обрываться, — я вспомнил, как карась вышел из воды. Черт бы его побрал!

— А таких мало. Пятьдесят штук.

— Как пятьдесят?

Я глядел на Лаху во все глаза. Откуда он знает, чего и сколько в озере? Кто их считал?

— Это из колхоза... У них в пруд солярку спускали, карпы керосином пахли. Они их выловили бреднем, сюда пустили. Здесь чисто... Они теперь во сладкие какие!

И тут он поймал своего четвертого карася. Такого же ровного, как и все остальные, — толстого, широкого, с ладонь, — словно их кто ножом нарезал одинаковыми и ровными. Я сказал это Лахе.

— Такие и должны быть, — ответил он, насаживая карася на длинный кукан («чтоб не мучились у берега»). — На болоте в прошлом году ловили, сюда пускали. Они там одинаковые были.

Теперь уж я не смотрел на свою донку, к которой привязывал крючки. Это было слишком! Какие-то дяди вылавливают огромных карпов и делают их сладкими... Потом кто-то шарит по болотам, не ест выловленных карасей, а, видите ли, пускает их сюда! Кто?

— Да и я тоже, — Лаха посмотрел на меня с улыбкой. — С сеткой походил там, двести пятьдесят штук выпустил... Да тут и щуки есть. Тоже пускали. Щуки — они санитары. Еще лещи, окуни... Только слижей много. На мелком месте сразу наживку съедают. Толстенькие такие, из змеиной породы.

— Утки их приносят, — сказал дед. — На лапах.

— Не-е, не утки, — возразил Лаха. — Когда здесь только ручей тек, они и в ручье были. Теперь развелись. Но они червя только едят, — успокоил меня Лаха, — хлеб не берут, блин не берут...

3 «Вокруг света» № 9

зз