Вокруг света 1972-02, страница 49

ской честности». Прежде всего писатель должен хорошо знать то, о чем он пишет, поэтому лучше всего, если проверит он на себе избранный им материал. Затем непреклонная борьба во имя единственно верного слова. Наконец, нравственный долг, ему остаются верны при любых обстоятельствах, пусть это практически и не нужно... «Не могу же я допустить непорядок на судне, даже если оно идет ко дну» — так это выражает у Конрада капитан Мак-Вир.

Капитан по-морскому «мастер». Хозяин, главный, а также знаток, артист своего дела, художник — короче, профессионал в высшем смысле, — все оттенки старинного понятия «мастер» совмещаются в представлении о капитане. И эту капитанскую позицию вместе с характерным положением водителя судна, который вахты не имеет, но все время начеку, Конрад перенес в писательство.

Всю жизнь Конрад нес вахту.

Наибольший успех в Англии имел за последние годы Джозеф Конрад. Из писем Горького

— Почему у вас в корабельной библиотеке нет Конрада? — спросил я нашего капитана.

— Конрад? — переспросил человек, сошедший с конрадовских страниц.

Первая книжка, которую посоветовали нам с моим спутником читать на корабле, была история кораблекрушений. Мой спутник неосторожно проглотил ее и с тех пор ворочался по ночам и стонал. Мучили его до мелочей правдивые видения. Все, оказывается, правда: «Летучий голландец» — факт. Я, заботясь о своих нервах, взялся за другую книжку, тоже «морскую», но повесть. Одна из тех книг, о которых можно сказать: пусть не литература, но правда быта. Слушая стоны, раздававшиеся по соседству, я спокойно проверял по книжке детали морской жизни, уже знакомые мне из действительности, так сказать.

И вдруг сам чуть было не застонал.

Этот бытописатель, нет, бытокопатель всего-навсего, подымал руку на мастера. Персонаж повести, матрос-новобранец, брал _чиз судовой библиотеки не кого иного, как Конрада, пробовал читать и откладывал со словами: «Длинно. Теперь так нельзя писать». Автор старался косвенно оправдать свою литературную беспомощность.

И все же впечатление молодого матроса невыдуманное. Ведь и недоумение капитана при имени «Конрад» тоже факт. А под Бердичевом, у самых пенатов Конрада, местный учитель сказал:

— Знаете, я ведь один тут его читаю. И то с усилием. Скучно!

Он говорил это прямо под липами, где когда-то бегал маленький Юзеф Конрад Коженевский, поэтому, должно быть, говорил едва слышным голосом, будто стыдясь собственного признания. А сказать надо ясно: есть в прозе Конрада натужность, она мешает ему стать естественным, легкопонятным спутником читателей, каков, например, Стивенсон, создатель «Острова сокровищ».

— «Остров сокровищ» игрушка, а у Конрада сложность! — сразу возразят современные критики.

Стивенсон ведь делал игрушку, и получились у него пираты, пиастры, пусть игрушечными, но взаправдашними. У кого-то из бывалых мореходов есть замечательная запись: на корабле в шторм взялись читать «Остров сокровищ». Через минуту, свидетельствует моряк, мы уже видели фигуру Билли Бонса и слышали его хриплый голос: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца!» А сложность Конрада... Что ж, она и верно требовательна к читателю.

Конрад из книги в книгу, от своего собственного лица или через своих героев, повторял один симво

лический момент. Под Черниговом в имении у дяди он мальчиком смотрит на карту Центральной Африки. Ливингстон еще не прошел в этих местах. Белые пятна. Мальчик стучит по карте пальцем и произносит своего рода клятву:

— Вырасту и побываю здесь!

Ценой мужества Конрад проложил путь к своей мечте. Корабль ег<э стоял возле африканских берегов, которые рассматривал он на карте в черниговской глуши. И чт6_%:\жс?. «Очарование пропало», — выразил Конрад ~г©рько£ чувстйб, овладевшее, им. Цель достигнута, но мечта не исполнилась.

Разочарование при виде диковинных мест, которые на карте, на картинках, на спичечных коробках и сигаретах притягивают, а в действительности тускнеют, — такое разочарование известно, должно быть, многим.

Конрада удручало другое.

Не раз вспоминал он черниговский эпизод, потому что и с прозой у него так получалось. Усилие затрачено, усилие предельное, но все-таки искусственное, а результат превратный. Ускользает очарование естественности и жизни, хотя есть и серьезная идея, очевидная чеканка слога, мастерство и мысль.

Конрад был не из тех, кто снисходительно относится к самому себе. «Каждый шаг — поступок...» Он добивался у себя ответа — чего не хватает ему, таланту и мастеру, чтобы вспышкой жизни всякий раз озарялись страницы, в которые он вкладывает столько мучительного труда? Ответа, Конрад знал, не будет. Но позиция его, мы знаем, была такова: пока не оставили силы, добиваться ответа.

Прозу Конрада признают основой современного стиля. Однако вопреки мнению знатоков читатель часто откладывает книжку...

Бричка бежит, а Егорушка видит все одно и то же — небо, равнину, холмы... Чехов, «Степь»

Вместе с первыми своими произведениями из морской жизни Конрад начал повесть, где были Россия, Украина, Днепр, степи и мальчик, который, подрастая, мечтает стать художником, — конечно, Конрад писал о себе. Это была память его детских лет, прошедших под Бердичевом, Житомиром, Киевом, Черниговом и во Львове. Это были его мальчишеские впечатления, очень ранние, когда он дважды — из Варшавы до Вологды и обратно — проехал со ссыльными родителями черёз огромную страну.

«Стефан смотрел, не мигая, и улыбался необъятному... Сказочные просторы, повторяясь изо дня в день с неумолимостью вечной истины, входили в его детское сознание, окрашивали его детские мысли, его юные чувства.,.»

А много лет спустя в Казимировку Киевской губернии к дяде, брату матери, ехал английский капитан, имевший в чемодане рукопись романа. То был «Каприз Олмейера», начатый в лондонской морской больнице, куда Конрад попал после африканского плавания; та рукопись, над которой сидел он у себя в каюте, удивляя штурманов; та, что давал он читать Голсуорси, севшему пассажиром к нему на корабль в Аделаиде; та, что символически прошла на борту перед окнами Флобера. И вот Конрад вез ее дорогой своего детства.

Эта дорога и теперь, в сущности, все та же, хотя Казимировку найти не т^к-то просто. Я проехал мимо нее, не зная, что указатель у поворота на Горо-ховку ведет в прежнюю Казимировку. Из расспросов выяснилось, что название деревни переменилось, и не случайно: прежней Казимировки не осталось. Времени у меня было в обрез, я едва успевал в Киев к поезду на Бердичев, так что в Гороховку-Казими-