Вокруг света 1972-02, страница 50

ровку я не стал заворачивать. Я только послал мысленно привет этим местам, как сделал это, все так же торопясь, в Кенте у дорожной стрелки в Ашфорд, где последние годы жил Конрад.

На вокзальной площади в Бердичеве я сразу показал водителю такси фотографию дома, слишком особенного, с башней и часами, чтобы этот дом можно было не знать, если он еще стоит. И шофер действительно тотчас сказал:

— Садитесь! Это Иванковцы.

Мы повернули через железнодорожные пути за черту города на северо-восток.

—- К родным? — спросил шофер.

— Нет... там родился Конрад.

— Конрад Валленрод? — уточнил шофер по-сво-ему вполне логично ¹.

— Конрад Коженевский.

— Поляк?

— Да, писатель.

— Если писатель, тогда вам, наверное, Бальзак нужен. Совсем не туда. Это в центре...

...Все тот же дом с башней и часами, перед домом ручей, за домом пруд, в стороне деревья. На фотографии возле дома видна человеческая фигура. Поставьте себя на место этой фигуры. «Многие годы, — сообщил в письме Борис Конрад, — отец таскал с собой этот старый снимок». Фотография перед нами в реальности: дом с башней, ручей, позади пруд.

— А Тереховая?

Из Иванковцев, которые, кажется, назывались прежде хутором Деребжинским, Конрада перевезли совсем маленьким в Тереховую. Там прошли самые ранние годы его сознания.

— Тереховая, — отвечает шофер, — это по другую сторону от Бердичева, километров двадцать...

...Сохранились старинный каменный погреб, липы, посаженные аллеями и беседкой, в Тереховой, где знают, что это, в сущности, колыбель Конрада. Учитель тереховской школы, помещающейся в старинном доме, рассказывает, что хотя дом этот стар, но все же это не тот, еще более старый, дом, приютивший Конрада с матерью.

Отсюда Конрад писал первые письма отцу, Апол-\ону Коженевскому, который, занятый политической деятельностью, жил в это время в Варшаве. Страницы Герцена из «Былого и дум», посвященные польским борцам, передают атмосферу, которая держалась и в том кругу, где рос Конрад. Боль, мука, оскорбленное национальное и гражданское чувство, борцы-реалисты, борцы-герои, но среди них же «ограниченные и печальные безумцы», они, по словам Герцена, мстили, «нарочно смешивая каждого русского, хотя бы он был Пестель или Муравьев, с официальной Россией».

В Варшаву вскоре отправились и Конрад с матерью, Эвелиной Бобровской, но долго находиться там им не пришлось. Отец Конрада, один из ревностных польских патриотов, был арестован и выслан вместе с семьей в Вологду.

Так вновь, более сознательным и в больших размерах, увидел Конрад бесконечные дороги, бескрайние просторы. Позднее в своих записках Конрад скажет: «У каждого поколения свои воспоминания». Много, конечно, горечи за этими словами.

На пути под Москвой Конрад заболел. Стоило большого труда уговорить конвой сделать остановку. Врач, вызванный из Москвы, нашел у мальчика воспаление легких. Все-таки ребенка удалось спасти, но день ото дня хуже становилось здоровье матери.

¹ То есть герой одноименной поэмы Мицкевича, в его честь, кстати, назвали Конрада.

На станциях ее выносили из кибитки на руках. В Вологде стало ясно, что дни больной сочтены, а мальчик в таком климате тоже долго не продержится. Дано было разрешение вернуться к югу, на Украину. Там, под Черниговом, в имении своего брата Тадеуша Бобровского, Эвелина вскоре, скончалась.

Конрад жил некоторое время у родственников под Новофастовом и в Киеве, а потом отец забрал его с собой во Львов, куда он получил разрешение переехать. Здесь «годы странствий» стали для Конрада и «годами учения»: он начал посещать львовскую гимназию. Это здание стоит и теперь в центре города против соборов и древнего арсенала.

Во Львове Конрад пробует писать. Он сочиняет пьесы для гимназического театра. Между тем и здоровье отца его сделалось так плохо, что Аполлон Коженевский, сочтенный не только безнадежно больным, но и политически безопасным, получил разрешение ехать к себе на родину. Сначала отец с сыном поехали в Краков.

Они живут замкнуто, однообразно, у Конрада не было тогда друзей, за исключением книг. Отец, образование получивший в житомирской школе и в Петербургском университете, переводит Шекспира и Гюго. Конрад читает «Тружеников моря». А буквально через несколько месяцев он уже идет в похоронной процессии, превращающейся постепенно в патриотическую демонстрацию, — Аполлон Коженевский скончался, оставив сына одиннадцати лет.

Дядя Тадеуш Бобровский взял на себя воспитание Конрада. Спустя пять лет Бобровский отпустил племянника в Марсель. Зачем? Конрад, увидавший благодаря короткой поездке в Одессу морской простор, мечтал стать моряком.

В Марселе Конрад совершил свои первые плавания — пассажиром, потом стюардом и, наконец, матросом. Неожиданно дядя получил из Марселя телеграмму: «Приезжайте скорее, Конрад ранен». Найдя племянника без гроша, в долгах и с простреленной грудью, дядя Тадеуш, считавший уравновешенность высшей добродетелью и наследственной чертой Бобровских, сказал молодому человеку: «Ты ведешь себя как Коженевский».

Нужно сказать, что дядя до конца своих дней полагал, что у племянника была дуэль, на самом же деле Конрад пытался покончить с собой. Таков был итог романтической полосы в его жизни, когда скитался он из Марселя в Гавр, когда вложил он не только силы, но и все свои деньги в таинственное морское предприятие: доставку оружия в Испанию сторонникам знамен Дон-Карлоса. Деньги пропали, Конрад, желая поправить дело, решил попытать счастья за рулеткой в Монте-Карло. Его постигла полная неудача.

Пуля прошла близко от сердца, но рана оказалась не очень опасной.

Когда Конрад поправился и окреп, он не отказался от морской службы, но поступил на английский корабль. В это время он не мог произнести по-анг* лийски и двух слов.

Через несколько лет он уже сдает офицерский экзамен и получает звание штурмана. «Дорогой мой мальчик и штурман, — с восторгом пишет ему дядя, — первый шаг сделан! Теперь нужны труд и выдержка, выдержка и труд, чтобы совершить дальнейшие шаги и закрепить за собой место в жизни. Ведь скоро тебе исполнится двадцать четыре года».

«Выдержка» — конрадовское слово, хотя, конечно, в его устах оно значило нечто большее, чем дядина разумность и педантизм. Для Конрада это не соблюдение правил* а неисчерпаемая сила души. «Самая сила удара, — говорит Конрад в «Теневой черте»,-—