Вокруг света 1972-02, страница 51

помогает человеку перенести его, вызывая нечто вроде временной нечувствительности».

Случалось Конраду проверять это на себе. «Теневая черта» рассказывает достоверно, вплоть до имен, историю первого и, собственно, единственного капи-танства Конрада. За девятнадцать лет его морской службы на девятнадцати судах он, имея по меньшей мере половину этого срока капитанский диплом, ни разу не получал командования. В Сингапуре Конрад собирался списываться на берег, как вдруг ему предложили занять место «мастера» на барке «Отаго». Прежний капитан умер в плаванье.

— Где же он умер? — придя на корабль в капитанский салон, спросил Конрад.

—- В том самом кресле, где вы сейчас сидите, сэр, — был ответ.

«Хорошо, что не в той самой кровати, где мне придется спать», — подумал Конрад, не ожидавший такого конкретного ответа: ему достаточно было бы знать, на какой широте скончался предшественник.

Казалось, призрак старого капитана, не любимого командой, преследовал барк. На судне свирепствовали тропические болезни, а на море стоял полный штиль, и уйти от болезнетворных берегов было невозможно. При смерти находился старший помощник, смотревший на Конрада злыми глазами, потому что Конрад занял место, на которое он рассчитывал сам. Второй помощник был неоперившийся юнец. Считать здоровых из числа матросов было просто страшно. И все-таки «Отаго» поднял паруса. Капитан, впервые ставший капитаном, должен выполнять свои обязанности.

«— Держать на юг.

— Есть, сэр.

Я зашагал по юту. Кроме звука моих шагов, не было слышно ничего, пока рулевой не заговорил снова.

— На румбе, сэр.

Я почувствовал легкое стеснение в груди, прежде чем объявить первый курс моего первого судна в молчаливой ночи, тяжелой от росы и сверкающей звездами. Было что-то завершающее в этом действии, обрекавшем меня на бесконечную бдительность и одинокий труд.

— Так держать, — сказал я наконец. — Курс на юг.

— Есть курс на юг, — как эхо отозвался рулевой».

В океане мертвый штиль сменился ливнем, ветром и бурей. Судно, прежде почти неподвижное, понеслось с такой скоростью, что при повороте могло снести мачты или же вовсе выбросить барк на сушу. Ведь оно шло почти без экипажа. У руля стоял Конрад. Кроме него, лихорадка обошла еще одного человека. Но то был всего лишь корабельный повар. Правда, это был не простой кок, а первоклассный моряк, однако с таким пороком сердца, что такелажная работа была для него равносильна самоубийству.

— Как же вы введете судно в гавань, сэр, один, без людей? — стонал первый помощник.

«И мне нечего было сказать ему», — думает про себя капитан. Зато повар, подошедший с подносом и чашкой чая, внимательно посмотрев на мастера, сказал:

— А вы не сдаетесь, сэр.

«Отаго» выстоял, барк пришел в гавань, и после этого Конрад сделал на нем еще несколько рейсов. До последнего времени «Отаго» можно было видеть на речной отмели в Австралии. Старый барк почти полностью разрушился, и все же, показывая диковинную выносливость, он как бы по-прежнему держит курс, данный ему капитаном...

Британское управление торгового флота занялось

некогда расследованием условий работы на судах, в частности, хотели выяснить, достаточно ли в экипажи нанимают людей. Вызвали и капитана Конрада Ко-женевского на судебный допрос, запись которого теперь опубликована. И мы как бы слышим живой голос Конрада. «Ответы, — отмечает комментатор, — выдают в нем иностранца». Что имеется в виду? Может быть, порядок слов не всегда правилен, но, кажется, особенно затруднял Конрад своей склонностью избегать односложных ответов.

— Считаете ли вы, что людей на судне было достаточно?

— Я хотел бы подчеркнуть, что подобные вопросы не решаются простым «да» или «нет».

Вот так и Герберт Уэллс, хорошо знавший Конрада, не мог все-таки уловить, чего он кружит, к чему все новые и новые психологические усложнения в рассказах из жизни английских моряков, которые, кстати, и англичане-то и моряки не совсем обычные.

В сознании Конрада был пласт, была память, целая законченная жизнь, словом, сторона, куда и он смотрел как бы тайком от себя самого, но все же смотрел — с тоской, тревогой и пытливостью. Ведь прежде чем море развернулось перед Конрадом символом стихии, испытывающей человека, он уже нес в себе картину бескрайних степей, перед которыми человек песчинка. Но именно потому, что эта малость человек, она живет, движется, она не исчезает и не теряется в этих просторах. Просторы, как тот удар судьбы, о котором сказано в «Теневой черте», вызывают у человека ответную неисчерпаемость. Это увидел еще маленький Конрад...

— И все-таки Конрада скучновато читать, — настаивает тереховский учитель.

Как всякого писателя, когда он надумывает, когда не пишет, а конструирует прозу, не рассказывает, а многотрудно строит повествование. Конрада трудно начать читать, как трудно бывает ему самому начать вещь. Он топтался на месте, придумывая какие-то искусственные усложнения. Но стоит ему поднять паруса и выйти в море, как свободно и естественно движется рассказ, и читателю становится легко и интересно. Правда, некоторые критики говорят, что тогда Конрад слишком прост. Но это простота прозрачной глубины, как бывает прозрачна большая глубина. «Тут совсем мелко!» — говорят, видя дно и полагая, что там, где мутно, там и глубоко, так глубоко, что дна не видно.

И вот теперь, когда он мертв, я вопрошаю небо, неужели нельзя было прибрать вместо него какую-нибудь признанную литературную знаменитость_t а он бы пусть продолжал писать свои никудышные рассказы. ХЕМИНГУЭЙ, Некролог Конраду.

— В шторм, — говорил наш капитан, — я перехожу с кровати на диван.

— Чтобы наготове быть? — спросил я, ожидая чего-нибудь героического.

— Нет, спать удобнее. На кровати в шторм не уснешь. Кровать по борту стоит, с кровати того и гляди вышвырнет. А диван — поперек, на нем качка меньше.

Дальний родственник штурмана, который вместе с Седовым вел «Святого Фоку», наш капитан всю жизнь плавал в Арктике, за тем исключением, что воевал на Балтике, а недавно первым проложил зимнюю трассу через Атлантику. Насколько это рискованно, мы с моим спутником представить себе не могли, потому что нас декабрьский океан просто пощадил, ни разу не нахмурившись. Однако не в океане, а на реке Святого Лаврентия, уже у берегов Канады, куда пришли мы под самый Новый год, ждала нас такая непогода, что туча легла на лица