Вокруг света 1972-03, страница 14

чего следует, что завтра я, быть может, вспомню о тебе». А тут категорически и бесповоротно: «гастрономический день»...

Позже, однако, прогуливаясь по улицам Буэнос-Айреса, я подумал: хорошо, что этот «гастрономический день» напомнил мне о том, где я нахожусь. Эти великолепные европейские улицы, эти европейские магазины, эти товары, оформленные с французским изяществом и одновременно подлинно английского качества, европейские лица горожан и звучащее повсюду громкое итальянское «чао!» — все это выглядело гораздо более по-европейски, чем в самой Европе.

Аргентина — восьмая по площади страна мира, занимающая территорию, равную одной трети Европы. С севера на юг ина протянулась на 2150 миль, что приблизительно составляет расстояние между Хаммерфестом в Северной Норвегии и Сиракузами в Сицилии. В этой громадной стране можно обнаружить полный набор ландшафтов и климатов, а также большое разнообразие условий жизни. Но около одной трети населения Аргентины живет непосредственно в Буэнос-Айресе или его окрестностях. Тем не менее Б-А, как обычно называют столицу живущие здесь англичане, недвусмысленно дает понять, что, хотя ему и случилось оказаться в этой части света, он не желает иметь ничего общего с этой самой Южной Америкой.

Единственное исключение — пончо. Куда ни бросишь взор, всюду замечаешь джентльменов, носящих этот странный предмет туалета — шерстяной шарф с большой дырой посредине. В эту дыру просовывают голову, и шарф уже не слетит с шеи, даже если вы помчитесь с бешеной скоростью на диком мустанге по бескрайним просторам аргентинской пампы (что в жизни, согласитесь, случается не со всяким). Но его редкая популярность в среде агентов по продаже холодильников, адвокатов, врачей, торговцев искусственными'удобрениями и фабрикантов стекла — короче говоря, среди представителей средних классов — позволяет сделать некоторые заключения. Похоже, что традиция пастухов-гаучо едва ли не единственное, что аргентинцы благосклонно согласились принять из богатого южноамериканского наследия.

С одной стороны, аргентинцам ужасно хочется казаться европейцами. А с другой — сыновья дюссельдорфских бухгалтеров, неаполитанских шоферов такси, севильских бакалейщиков и варшавских музыкантов неимоверно гордятся своими предками-пастухами. Таковы свойства «загадочной аргентинской души»...

Современным цивилизованным носителям пончо, вооруженным вместо лассо деловыми портфелями, с болью в душе приходится отказываться от идеи промчаться на жеребце по улицам Буэнос-Айреса. Приходится удовлетворяться ловлей такси. Дело в том, что городу нужно в три раза больше машин, чем он имеет. В итоге, если вам удается окликнуть шофера и — о чудо! — остановить машину, вы станете свидетелем того, как в ту же секунду группами и в одиночку к ней кинутся десятки людей, чтобы перехватить добычу перед самым вашим носом. Они стремглав выскакивают из подъездов и, пренебрегая смертельной опасностью, мчатся поперек мостовой. Кто думает о смерти, когда появился шанс добыть такси, понимаете: ТАКСИ! Мне не раз приходило в голову, что в Б-А гораздо полезнее иметь в руке не портфель, а лассо: им было бы так удобно арканить эти такси.

Другую пастушескую, традицию — гостеприимство— ярко продемонстрировал таможенный чиновник, который, просмотрев багаж, пригласил меня остановиться в его доме в качестве почетного гостя. Перед этим он так расшвырял все мои вещи, что у меня на какую-то долю секунды мелькнула злорадная мысль принять его любезное приглашение.

Когда аргентинец говорит о своем доме, он при этом по старинной иберийской манере делает широкий жест рукой, имея в виду, что его дом — это ваш дом. Подобная вещь крайне заразительна. В отеле, где я остановился, мне довелось увидеть, как один сириец решил «переаргентинить» самих аргентинцев и на вопрос портье, заполнявшего анкету, где он проживает, назвал свой домашний адрес, а затем с легким поклоном добавил, делая при этом щедрый взмах рукой: «Ваш дом, сеньор!»

Чем дольше находишься в Аргентине, тем больше проникаешься печальным обликом этой страны. Многие жалуются на высокомерие аргентинцев. По-моему, эти люди не правы. У аргентинцев, возможно, нет такого очаровательного беспечного благодушия, как у бразильцев, они лишены утонченного цинизма, столь свойственного уругвайским интеллигентам; аргентинцам, на мой взгляд, присущи скорее кротость и грусть, чем высокомерие.

Эта неизбывная печаль аргентинцев сильно меня заинтриговала. Понадобилось немало времени, чтобы разрешить загадку. Между прочим, решение этой проблемы само по себе уже является сенсационным открытием, о чем я скажу особо. Здесь же мне хочется остановиться только на двух факторах. Возможно, печаль эта связана с безбрежностью и безжизненностью самой пампы. Один аргентинский автор, по имени Д. Ф. Сармиенто, заметил по этому поводу: «Представьте себе только, какое впечатление производит на аргентинца простое созерцание гигантского пустого пространства, когда до самого горизонта он видит, вернее, не видит ни одной живой души!» Сармиенто продолжает: «Трагедия Аргентины — в ее размерах». Но это, по-видимому, лишь одна сторона проблемы. Другая, безусловно, заключается в ностальгии — грустном и горьком, чувстве сожаления о былом величии, которое так внезапно явилось, принесло с собой ослепительную славу, а теперь... теперь если и не исчезло навсегда, то уже вовсе не то.

Возвышение Буэнос-Айреса было поистине внезапным. В течение двухсот семидесяти лет, прошедших с момента' его основания, этот город оставался на весьма скромных ролях. Столицей вице-королевства была Лима, а добытые в Новом Свете богатства испанцы отправляли на родину через Панаму и Вест-Индию, минуя Буэнос-Айрес. До конца XVIII столетия ему даже не разрешалось непосредственно торговать с заморскими землями. Двадцать четыре тысячи жителей Буэнос-Айреса существовали главным образом благодаря контрабанде. Даже выделение особого вице-королевства Рио-де-ла-Плата с .Буэнос-Айресом в качестве столицы мгшо что изменило — город оставался все тем же захудалым портом, что и прежде. Но вот в конце XVIII века испанская политика резко изменилась, а это, в свою очередь, повело к далеко идущим последствиям для Буэнос-Айреса. Испания решила превратить город в свой укрепленный аванпост в южной части Атлантики и поэтому предоставила ему возможность непосредственно заниматься торговлей с другими странами. Буэнос-Айрес начал бурно расти. Росту также способствовали прилив иммигрантов из Европы и бум, начавшийся в торговле крупным рогатым скотом.

После того как Аргентина получила независимость, Буэнос-Айрес сделался (и поныне остается) самой крупной, самой шумной, самой современной, самой изящной столицей не только Южной Америки, но и всего южного полушария. Для европейских капиталистов, и в первую очередь финансистов из лондонского Сити, делать капита

12