Вокруг света 1972-03, страница 22

Ходов и Сергей Прокофьевич Журавлев. Их двухлетняя эпопея считается одной из самых трудных по условиям и самых блестящих по результатам в многовековой истории освоения полярных областей. Их путешествие называют в ряду с великими путешествиями Пири, Нансена, Амундсена... Их экспедиция — это одно из самых захватывающих приключений XX века.

«Так не бывает. Все это похоже на сон», — записал я в своем дневнике на третий день арктического перехода. Тогда все мы были близки к отчаянию. Третьи сутки, ни на секунду не стихая, бесновался за стенками палатки снежный ураган. Сначала мы пробовали бороться с ним. Шли целый день. К вечеру с огорчением обнаружили, что позади только три километра. Утром двинулись опять. Ветер то и дело переворачивал нарты. Мы спотыкались на снежных застругах, падали, поднимались и снова давили на лямки нарт, снова шли вперед, с каждым шагом сознавая безрассудность такого передвижения.

На коротких привалах, которые полагаются через каждые 50 минут, мы замертво падали у своих нарт и тут же засыпали. Но ненадолго: стужа пробирала до костей, мокрый от пота подшлемник становился деревянным и примерзал к волосам, ледяной коркой покрывались борода, усы и ресницы, ноги почти полностью заметало снегом. И тогда надо было вставать.

Прошло два дня изнурительно тяжелой работы, а позади осталось только семь километров. На третье утро по общему молчаливому согласию, проснувшись, мы не стали торопиться покидать спальные мешки. Наша палатка ходила ходуном — так трепал ее ураган. Анемометр вчера показывал 25 метров в секунду. Сегодня мы. не измеряем скорость ветра: и так ясно, что слабее он не стал. А вот мороз усилился.

Мы лежим в своих спальных мешках и радуемся каждый про себя, что не коченеют руки, не сбивает с ног ураган. И каждый, наверное, гонит прочь мысль о том, что все равно придется вставать, увязывать нарты и, поминутно спотыкаясь на застругах, проклиная все на свете, тащить их вперед.

Достаю из рюкзака припорошенный мелким снегом дневник. Вести дневник — это тоже одно

из обязательных условий, поставленных медиками. Вести его полагается ежедневно, что бы ни случилось. «Надо подробно записывать свое самочувствие, настроение, свои сны, желания, фиксировать отношение к товарищам», — напутствовали нас психологи, провожая в дорогу. Признаться честно, в первые дни мы нарушили «чистоту эксперимента». Вести дневник оказалось выше наших сил. И вот я вспоминаю о дневнике...

«Все это похоже на сон. Кажется, что ледяной ветер дует здесь постоянно. Нет никакого спасу от него. Леня даже высказал предположение, что мощные воздушные вихри, родившись на куполе ледника, вдоль которого мы идем, все время «стекают» по его склонам. Мрачное предположение. Никто из ребят не попадал в такие метели. Все мы приуныли. Ведь уходит время, уходят силы, а впереди у нас длинный путь...»

...Еще до экспедиции, объясняя скептически настроенным друзьям план нашего путешествия, я любил щегольнуть цитатой из Сте-фансонаСтефансон был кумиром. Его книга «Гостеприимная Арктика» была прочитана взахлеб. «Человек, обладающий нормальным здоровьем и силой, умеющий приспособляться к непривычной обстановке и способный отрешиться от книжных теорий и ходячих мнений, может чувствовать себя в Арктике не хуже, чем ■ в любом другом месте земного шара», — говорил Стефансон.

Может, и прав Стефансон, имея в виду самого себя. Там, во льдах и снегах Арктики, мы часто вспоминали выводы знаменитого американца, этого «полярного Бом-бара». И редко соглашались с ним.

«Привыкнуть к холоду, — писал я в дневнике, — нельзя. Конечно, можно спрятаться от ветра, соорудив снежную стенку. Но так же верно и то, что для стенки надо перенести с места на место две тонны снежных кирпичей. Можно, отрешась «от книжных теорий и ходячих мнений», при известной привычке жить в палатке или снежной хижине, пока есть продукты. Можно убедить себя в том, что спать в обледенелом спальном мешке — одно удовольствие, а вылезать в снежный ад, чтобы укрепить палатку, — прекрасная

¹ Вильялмур Стефан,с он — канадский полярный исследователь, участник многих арктических экспедиций. Пересек по дрейфующему льду восточную часть моря Бофорта, открыл в 1915 году новые острова.

разминка. Но нам ко всему прочему надо еще и идти. Каждый день — пурга ли, мороз...»

Вспоминается дневниковая запись Георгия Алексеевича Ушакова об этой земле: «Я видел обиженную природой Чукотку, метельный остров Врангеля, два раза посетил плачущую туманами Новую Землю, видел Землю Франца-Иосифа с ее эмалевым небом и гордыми скалами, одетыми в голубые, застывшие потоки ледников, но нигде не встречал такой суровости, гнетущей человека безжизненности линий...»

Однажды на коротком привале, когда скис даже наш неунывающий Геныч, когда всеми овладело мрачное чувство какой-то безысходности, Леня сказал Борису:

— Все это похоже на чужую планету.

Тогда же вечером, или ночью (трудно сказать, что это было, поскольку солнце без устали мотается по небосклону), забравшись в спальный мешок и дожидаясь, пока закипит чай, я записал в свой дневник:

«Конечно, все эти вечные льды, мертвые скалы, беспощадная тишину, суровая стужа, бездонные трещины, ослепительные солнечные столбы и ложные солнца, мы, облаченные в анораки-скафанд-ры, — все это мало вяжется со словом «земля». Всему этому невозможно найти подходящее сравнение. И ведь только ничтожное число людей знает про то, что инопланетные пейзажи и космические ужасы есть и на нашей Земле. Уточняю: на Северной Земле».

Высокий седой человек сидит напротив нас за столом в сумрачной гостиной. Мягкие черты типичного русского лица. На плечи накинут ватник.

— Ну, как она там? — нетерпеливо спрашивает Ходов. — Рассказывайте.

За окном, путаясь в сирени, тихо шелестит теплый дождик. Высокий седой человек сидит неподвижно, ждет. Мы знаем: у него больное сердце, поэтому так скупы его движения. Что же рассказать вам, Василий Васильевич? Вы были радистом величайшей арктической экспедиции. Одним из тех, кому мир обязан открытием Северной Земли. Вы все знаете про нее. Верно, что с тех пор прошло сорок лет. Уже нет в живых начальника вашей экспедиции, выдающегося .исследователя Арктики Г. А. Ушакова, и охот

20