Вокруг света 1972-03, страница 23

ника С. П. Журавлева, и вам уже не двадцать лет, как тогда, а без малого шестьдесят, а четвертому участнику вашей доблестной экспедиции, профессору Н. Н. Урванцеву, — скоро восемьдесят.

Время, не пощадившее вас, Северную Землю обошло стороной. Там все как прежде: холод, ледники, медведи... На земном шаре мало осталось таких мест. Наверное, самое нетронутое из всех Северная Земля.

...22 августа 1930 года ледокол «Седов» выгрузил отважную четверку на маленьком островке, который был назван Домашним. Правда, саму Северную Землю с этого клочка суши даже не было видно, но, что поделаешь, пробиться дальше во льдах «Седов» не мог. Вместе с зимовщиками на Домашнем остался небольшой домик, несколько упряжек ездовых собак и запас продовольствия.

Только через долгих два года к острову снова подошел ледокол. Это был «Русанов». Теперь жители Домашнего поднимались на его палубу как герои, которых знает весь мир.

За два года полярники на собачьих упряжках проехали пять тысяч километров, нанеся на карту обширную территорию в 36 912 квадратных километров. Кроме топографической съемки, ими была выполнена большая программа астрономических, магнитных, метеорологических, ледовых наблюдений, геологических и геоморфологических исследований, изучены фауна и флора... Они были первооткрывателями огромной и суровой страны, поэтому каждый день сулил им новые испытания.

В нашей полярной литературе много страниц посвящено этой экспедиции. Мне посчастливилось познакомиться еще с одним волнующим документом — дневниками Сергея Прокофьевича Журавлева, которые любезно предоставила их хранительница, вдова Георгия Алексеевича, Ирина Александровна Ушакова. Приведу несколько взятых почти наугад записей охотника.

«28 января 1931 года. Наши первые соседи на юге — Диксон, на юго-западе — Новая Земля, на западе -— Земля Франца-Иосифа, на востоке — Новосибирские острова, и все это не меньше как 600—1000 километров, а четвертая сторона —- север — совсем небо да льды. И все-таки мы тут живем и нарушаем тишину, охраняемую неприступными льдами...»

«3 мая 1931 года. А где-то сейчас цветут цветы и люди уже не имеют представления о таких фактах, как мороз (—20°) и ураганный ветер. Невольно хочется от «прелестей» арктических удалиться в простоту среднего умеренного климата. Здесь как в ледник вмерзаешь.

Мое настоящее положение есть не что иное, как ставка жизни на карту. До базы 100—150 километров. Вдруг сломаешь себе ногу или руку, испортишь глаза — самое обыкновенное дело — и тогда... Езда по глетчерам и проливам — каждую минуту можешь попасть в трещину... Да еще столько может быть случаев...»

«29 ноября 1931 года. В 3 часа утра слушали радио из Ленинграда. Говорилось о разных вопросах. Кое-что о достижениях геологических и научно-арктических. Все же как будто становится веселее, что люди помнят о нашем существовании...»

«23 апреля 1932 года. По малодушию создано у людей такое представление о нашем Севере, что тут уж прямая смерть, и только. Это совсем не отвечает справедливости. В более южных широтах подчас одна добрая эпидемия уносит целые народы. Нет, я совсем не того мнения о Севере. По-моему, так! Ни у чего нет одной стороны, а всегда бывает их две и даже больше в некоторых случаях. Так и наш Север, все в нем есть: и хорошее, и плохое. Но надо все и ценить уметь по-своему. Да, здесь не растет виноград, но зато есть кое-что поинтереснее винограда. Подчас такие интересные перемены видишь за один день, что человек средней полосы земного шара за всю жизнь того не видел, да и не увидит.

Страдать здесь приходится лишь всего-навсего от двух зол: первое — полярная ночь (но она вознаграждается опять-таки в другую часть года — светом), второе — это дьявольская плохая погода...

Нет, наш Север хорош. И в то же время бойся Севера как черта...»

«4 июня 1932 года. Борьба — это есть вещь, для которой стоит пожить. Никогда не отчаивайся, а борись и борись. И победишь!!!»

«31 августа 1932 года. Теперь наша миссия закончена. Поедем в мир, в народ, отдохнем. И вновь — напор на тайники Арктики...»

...И сейчас цел их домик на маленьком островке. Мы видели его. А неподалеку, среди льдов и снегов, — каменная пирамида. Уже будучи тяжело больным, в Москве, в своей квартире на Суворовском бульваре, Георгий Алексеевич Ушаков просил, чтобы его прах был захоронен на Северной Земле. Самолет полярной авиации доставил на маленький островок урну. Тогда зимовщики и сложили эту пирамиду. «Почему мы так подолгу глядим на нее?» — писал я в дневнике. И не мог ответить.

В тот день мы прошли поря* дочное расстояние. Километров тридцать, наверное. Ветер, досаждавший нам утром, к обеду стих, стало ясно и тепло. Так тепло, как только может быть в последний день апреля в этих широтах: градусов семнадцать. Почти до полуночи мы бодро скользили на своих лыжах по береговому припаю. Настроение было отличным. Словно за спиной не осталось трехсот километров тяжелого пути, словно мы ни разу не пур-говали и не страдали от морозов, много дней пробираясь глубоким и темным, как колодец, ущельем. И словно не было той ловушки в фиорде Матусевича, когда мы три дня плутали в хаосе голых ледяных глыб, а выбравшись наконец на ледник, попали в новую беду: нас угораздило выйти на край сползающего в море глетчера, и поэтому замаскированных снегом трещин на нем было больше, чем морщин на лице древней старухи. Мало радости, когда под твоими лыжами с могильным вздохом ухает вниз снежный мост...

Когда же наконец остановились на ночлег, часы показывали полночь. Однако солнце стояло высоко, и по бокам от него висели еще два ложных солнца, едва ли менее ярких, чем настоящее. Ложные солнца образовывали два ослепительных столба света, которые «упирались» одним концом в морской лед на горизонте, а другим «тонули» в небесах. Ничего более феерического никто из нас не видел. Солнца в эту ночь было так много, что нам пришлось густо намазать свои лица противоожоговым кремом и не расставаться с темными очками.

Дима и Юра, как всегда, занялись палаткой. Боря принялся кашеварить прямо «на улице». Я взял ножовку и начал выпиливать снежные кирпичи. На ужин у нас сегодня была сублимированная колбаса. Этот продукт, обладая, безусловно, высокой калорийностью, отличался еще и в высшей степени легкой «приго-товляемостью». Колбасу — почти невесомый порошок, запаянный в фольгу, — достаточно было высыпать в миску, залить горячей водой, и пожалуйста — получались аппетитные куски готового мяса. Впрочем, точно такими же у нас-были творог, вермишель, молоко, масло и даже клубника.

Мы уже подступали со своими ложками к «столу», сложенному

21