Вокруг света 1973-04, страница 31

гал, разбежался во все стороны сразу, ответил тебе страшным хихикающим шепотом... Тут-то тебя и отшатнуло от колодезной стенки.

Потом тебе стало известно, что этот человечек — ты сам, и у тебя как-то сразу исчез интерес плевать туда. Потом ты привыкал к тому, что воде так и положено жить глубоко внизу, в собственном доме. Потом кое-как свыкался умом и с тем, что дно колодца — еще не дно земли и что она, снаружи горячая и потрескавшаяся, а внутри, в темной глубине, холодная и водоносная, где-то там, на еще большей глубине, снова медленно разогревается, и все больше, больше, и вот уже несутся по ее руслам и прикипают к берегам огненные реки.

Так в своем отношении к колодцу каждый ребенок незаметно для себя повторяет путь целых народов: сначала суеверные страхи, потом освобождение от них. Ведь, должно быть, всякий народ в детстве своем побаивался колодца, считая его обиталищем загадочных кривляк и пересмешников или же темных духов.

Но постепенно боязнь уходит, рассеивается. Колодец как бы высветляет себя в человеческом представлении, делается для взрослого сознания образцом целомудренной чистоты.

Древнерусский художник, повествуя об этом очищении воды, о превращении колодца из обиталища темных сил в живоносный источник, выразил свою тему очень наглядно: стоит над кла-дязем седенький Никола с книгою в руке. Рядом с ним — юноша. Он занес топорик над горловиной источника, откуда испуганно выныривает бес, черный и вертлявый. Сюжет напоминал о недавних еще временах языческого идолопоклонства, в изображении как бы содержалось наставление: всяк источник да будет чист.

Так и повелось: у колодца не пляшут и не водят хороводов; у колодца страннику подают напиться прямо из ведра; и кто хоть раз пил вот так, опять же никогда и нигде, ни на какой чужбине не забудет. Казалось бы, и всего-то делов: три-четыре ломящих зубы глотка, на полминуты принагнули для тебя коромысло, и все без слов, без расспросов... Но нет, тут произошло нечто большее, чем просто утоление жажды. Тут — в сдержанных жестах, в приветливости, плещущей со дна глаз, — древний какой-то обряд, волнующий своей очевидностью, а вот вырази его в словах? Не назовешь и не выразишь.

Дело ведь не только в том, что тебе, первому встречному, без колебаний дают пить из ведра, даже не спросив, здоров ли ты. И не в том также дело, что с тебя ничего не попросили за эту услугу, за эти три драгоценных глотка, потому что, известное дело: «За воду деньги брать — вода уйдет».

Так в чем же еще дело? И через десять, и через двадцать лет помнишь ты, как вчерашнее событие, нестерпимые прыжки солнца в ведре и загорелое лицо женщины... Будешь ли ты еще пить •такую воду?

Мне рассказывали про колодец (стоит он в в одном из костромских сел), в котором даже при июльских жарах лед-зимник прочно держится по стенкам сруба. В общем-то, ничего странного в этом нет. Мы ведь не зря называем колодезную воду ледяной. Она и вправду в любое время года — почти лед. В зимние трескучие ночи над колодцем клубится седая мгла. Кажется, вода внизу кипит, сопротивляясь наружной стуже. Зато летом мы глотаем ее опасливо, будто куски сосулек, а опытные огородницы, прежде чем поливать под

земной влагой свои грядки, целый день отогревают ее на солнце в бочках да кадушках.

Температурное постоянство колодезной воды служит добрую службу человеку. Кто не знает про обычай: в душные летние ночи всяческий молочный продукт (молоко, сметану, масло коровье, творог) опускают на веревке глубоко вниз, к самой воде, и кладязь делается своего рода кладовой, холодильником.

Так, подобно множеству иных предметов и вещей крестьянского обихода, колодец за века своей жизни оброс множеством дополнительных функций, значений, наконец, внешних примет.

...Вспомним, как пьют воду птицы. Набрав немного в клюв, они высоко-высоко задирают шею, почти до вертикального положения, чтобы малая капелька соскальзывала по узкому горлу отвесно вниз.

Может быть, именно это подсмотренное у пернатых деликатное и трогательное движение решил использовать некогда мастер, возводивший очередной свой колодец? Тогда-то впервые и появилось на сельской улице тощее загадочное существо — длинношеяя деревянная птица.

Она потом облетела громадные пространства — от Сулы до Пинеги, от карпатских до муромских сел, — и всюду ее приняли любовно и назвали ласково: журавль.

Одно дело — поднимать тяжелое ведро с помощью ворота, тут потребно немалое физическое напряжение. И совсем другое дело колодец-жу-равль. Тихо курлыча, будто сам вытаскивает он за тебя серебристый груз, только слегка сдерживай отвесную жердь, .«чтоб не очень уж старалась лететь ввысь.

Деревянная птица не только помогает человеку добывать воду, она еще к тому же пребывает и бессменным сторожем при источнике, свидетельствуя о его чистоте. Ведь птицы не слетают к плохой воде. Но нет, кажется, большей грусти, чем видеть заброшенный, завалившийся колодец и журавль при нем. Ненастными осенними ночами уныло скрипит на всю округу туловище одичалой, неухоженной «птахи».

Колодцев с журавлями в наши времена, кажется, уже нигде не ставят (кроме музеев под открытым небом). Мастера перевелись. Зато колодец с воротом оказался более живуч, потому что заказчиков, несмотря на серийные деревенские водопроводы, много.

Так что живут колодцы, копают их люди (хоть и не всегда впопад), а значит, крепко действует все та же заповедная мысль: «...пригодится воды напиться».

Мало ли что действительно может стрястись с сельским водопроводом: затянулась скважина, или повреждена осевая труба в самом начале линии, или, наконец, насквозь промерзли в январе малые трубки на выходах к избам. И все — бери ведра, протаптывай тропу к засугробленной прабабке-колоде.

Нет, еще и еще раз среди вечных человеческих заповедей, живущих в глубине души у каждого народа, будем вспоминать и этот завет, эту заповедь — об отношении к воде, к колодцу.

Пусть останется он для нас сокровенным кладом (не отсюда ли и кладязь?), чистым оком земли, нелгущим зеркалом. Пусть останется он таким и для иных поколений, чтобы и они, как и мы тепфь, имели возможность пить из него воду после долгих скитаний по колеям земным.

29