Вокруг света 1973-04, страница 66

На металлическом трапе, рубчатом, звонком, Денежкин быстро сбил снежную крупу с унтов и шапки, нырнул в салон. Пассажиры были все на местах, и после наружной стужи командир вновь подивился, как легко, почти легкомысленно они одеты. Впрочем, понять их можно — они летели в Москву, на «материк». Считанные часы отделяли их от столичного аэропорта, и они не собирались выглядеть там посмешищем в каких-нибудь лохматых шубах и валенках.

В конце полосы самолет плавно развернулся и замер. Зажав тормозные колодки, Денежкин вывел двигатели на взлетный режим. Свет фар выхватывал из тьмы белую дорогу, убегавшую из-под шасси вперед к невидимому морскому заливу. На краю виднелись два-три складских сарайчика, здание аэропорта, гостиница, стоянка самолета. «Узковата полоса, — прикинул про себя командир. — Узковата... Тут дров наломать — пара пустяков». И он секунду подозрительно глядел, как стремительно перемахивают через полосу вихри снега. Можно было поклясться, что сейчас скорость их раза в три больше, чем десять минут назад.

Машина пошла мягко, но чем быстрее становился ее бег, тем жестче и жестче плясали колеса на неровностях. В наушниках самолетного переговорного устройства ожил голос бортмеханика Евгения Тараничева: «Командир, скорость 80...» Денежкин еле заметно усмехнулся — ох уж этот Тараничев! У него всегда такие интригующие нотки, точно он приступает к смакованию очередного анекдота. Даже сейчас. «90... — отметил бортмеханик. — 100... 110...»

Передняя нога самолета оторвалась от земли, машина неслась на основном шасси. И тут... Командир подался вперед, стараясь понять, в чем дело: перед стеклом будто упала белая занавеска. Снежный фронт обрушился много раньше, чем предсказали синоптики. Он налетел отку-да-то из-за далеких мертвых гор Бырранга, крутя смерчи над замороженными тундрами, заливами, реками, не встречая никаких преград в безлесных пространствах.

Свет фар, упираясь в непроницаемую белизну, стоял за стеклом слепящим экраном. «Фары... — сказал Денежкин. — Убрать». Он следил за гирокомпасом: ноль пять градуса достаточно, чтобы не уйти с полосы. Газ не сбрасывал. На такой скорости, да когда

еще пройдено больше половины полосы, тормозить без толку.

— Командир, скорость 120, — предупредил Тараничев.

Свет впереди исчез. Они неслись в темноте. Краем глаза Геннадий Денежкин фиксировал расстояние до пролетавших слева и справа боковых огней, ограждающих полосу. Скорее, скорее уходить вверх!

— 145! Отрыв...

Ни Денежкин, ни второй пилот — Остроущенко — не успели облегченно передохнуть. На высоте тридцати метров самолет вошел в плотную облачность. Самой облачности, ее нижней кромки никто заметить не мог — за бортом по-прежнему стояла абсолютная чернота. Но на стеклах сразу появилась ледяная пленка.

— Включить обогрев стекол... — приказал командир корабля.

Спустя несколько минут командир почувствовал, что самолет плохо набирает высоту, быстро тяжелеет. Проверяя себя, Геннадий попробовал задрать нос машины чуть круче — скорость резко падала.

— Включить обогрев крыла и хвостового оперения, — распорядился Денежкин.

— Крепко ледок прихватывает, а? — заметил вполголоса Остроущенко. — Поскорее бы пробиться.

Теперь это была главная забота: пробить облачность, выйти под чистое небо, где машина снова станет сухой и послушной. ИЛ с натугой полз вверх, полтора метра в секунду набирал высоты, не более. Все-таки они забрались на километр с лишним, а облачность, судя по всему, и не думала редеть. Наоборот. Обледенение усилилось.

— Лед на лопастях... — доложил штурман.

— Изменить обороты винта, сбросить лед!..

Все услышали, как с громом и треском стали лупить по фюзеляжу и плоскостям осколки льда, сорвавшиеся с винтов. И под этот аккомпанемент в кабине тихо, не торопясь, начало меркнуть освещение.

— Степа, — предостерег радиста Денежкин, — что у тебя там?

Кабина погрузилась в полумрак. Нити в лампочках тревожно алели, становились багровыми. Денежкин передал штурвал второму пилоту и обернулся, пытаясь разглядеть, чем там занимается радист. Степан, надувшись от напряжения — губы, как у леща на крючке, — хлопотал в своем

углу. Возле него уже склонился Тараничев. Заметив вопросительный взгляд командира, бортмеханик развел руками: «Что-то с генераторами непонятное, командир...» — и снова нагнулся к приборам с фонариком-жуж-жалкой.

Степан был малоопытным бортрадистом, но на Тараничева можно положиться. И если уж он не понимает...

— Правый генератор сдох! — раздался громкий голос Тараничева. Самолетное переговорное устройство уже не работало, и бортмеханик старался перекрыть гул моторов. Он немного помолчал и добавил неуверенно: — А на левом... На левом вольтметре есть показания...

Та-ак, значит, левый пока кое-как работал.

— Женя, погляди, может, предохранители где-то вышибло, — предположил Геннадий.

Он уже не оборачивался назад, неотрывно наблюдая за приборной доской, — вот оно, начинается!

Приборы «скисали» один за другим. Вышел из строя радиокомпас. Не работал радиовысотомер. И самолетики авиагоризонтов у командира корабля и второго пилота беспомощно завалились в угол шкалы, как будто Денежкин устойчиво вел машину боком к земле.

Тараничев облазил все щитки — предохранители на месте.

— Выруби все, что возможно, — приказал Денежкин. — Энергию экономить! — добавил он нарочито твердо, отлично понимая, что с этим приказом уже опоздал: аккумуляторы были почти пусты.

В кабину пилотов кто-то настойчиво барабанил. Бортмеханик распахнул дверь, пожужжал фонариком. В темном проеме настороженные лица пассажиров:

— Что-то случилось? Тут за окнами стучало, стучало, и свет погас...

Тараничев по-хозяйски покачивался с каблука на носок, выдерживал паузу: мол, о чем беспокоиться? На лице — почти веселая беззаботность. Успокоил:

— Спать, спать пора. При свет© спать вредно — врачи не советуют. — И он на прощание шутливо потрепал за косичку белокурую девчушку, уютно свернувшуюся в глубоком кресле.

В кабине надолго повисло молчание. Никто из членов экипажа не бывал в подобных ситуациях, и теперь каждый про себя пытался осмыслить истинное положение дел и, если возможно, отыскать какой-то выход. Только штур

64