Вокруг света 1976-01, страница 58

ных лубочных телег, которые делались здесь же, а откуда-то тянуло пронзительным, даже ностальгическим запахом сладостей, вызывавшим в памяти детство. Это в окне кондитерской выставляли новую партию карамелек и сахарных петушков.

Видимо, я невольно облизнулся, потому что Лиляна остановилась, внимательно посмотрела на меня и знакомо-невозмутимо начала:

— Между прочим, вот у одного габровца-ремесленника подмастерья тоже так...

— Что так?

— Облизывались.

— Почему?

— Потому что в мастерской ели один хлеб, а чтобы сдобрить его, тыкали в пробку от бутылки с подсолнечным маслом.

— Всего-то? — Я намеренно принял невозмутимый ответный тон, но, в сущности, понял уже давно: насчет габровского юмора я заблуждался. Ничего деланного в уловках нет. Габровцы всегда знали, что подтрунивать над собой — безобидно и весело, а докапываться до первопричин своего неунывающего характера — долго и скучно. Хотя первопричины эти отыскиваются просто, стоит лишь вместо слова «скупость» поставить «бережливость», вместо «жадности» — «практичность», вместо «скаредности» — «предприимчивость»...

— Нет, история еще не кончилась, — продолжала Лиляна. — Как-то явился в мастерскую новичок, сел со всеми за стол и тоже потянулся к пробке. Мастер строго посмотрел на него, потом заметил: «Зелен еще. Пока будешь в тень от бутылки хлеб макать».

— Прекрасно, — сказал я. — На мотив запаха своя уловка имеется. А вот, скажем, по э т о -м у поводу что подумал бы га-бровец? — Я кивнул головой в сторону «табаханы» — мастерской для выделки кож. В витрине висело несколько десятков пар только что изготовленных легких кожаных тапочек.

— Проще простого, — Лиляна ответила без малейшей запинки. — Именно в таких тапочках габровцы танцуют на свадьбах. Во-пер-вых, пол не стирается от каблуков, а во-вторых, можно не нанимать оркестр и слушать музыку из соседнего города Севлиево. Это всего лишь в тридцати километрах.

Игра в уловки окончательно захватила меня. Хотелось найти что-нибудь такое, к чему габровцы не удосужились прикоснуться волшебной палочкой юмора. На гла

за попался допотопный фонарный столб с отжившим свое керосиновым светильником.

— Во-он там, керосинка... — показал я. — Что с н е й связано?

— Хм! Каждому известно, что именно к таким фонарям выходят окна габровцев. Вечером свет не нужно зажигать.

Определенно завести мою спутницу в тупик было невозможно. Я на время прекратил вопросы и задал очередной, лишь когда мы входили в красильную мастерскую. Здесь окрашивали шнуры для отделки крестьянской одежды. Цвета были очень нарядные, а запах краски напомнил мне об одной уловке, которую я слышал ранее: « ^

— Если я не ошибаюсь, габровцы красят стены внутри дома только один раз — чтобы объем комнаты не очень сильно уменьшался. Шнуры, видимо, тоже один раз окрашивают — из соображений экономии?

— В самую точку попали, — согласилась Лиляна. — Всего один раз. Только из иных соображений. Здешние мастера знают очень стойкие красители, а делают их из растений, которые всегда под рукой: зеленую краску дает крапива, желтую — айва, красную — кизил, а черную — смородина. Черная смородина, разумеется.

Очередное «непопадание» меня немного задело, и я вознамерился взять реванш.

Мы решили отведать само-г о настоящего турецкого кофе в самой настоящей кофейне. В маленькой комнате на втором этаже одного из зданий по улице ремесленников стояло несколько столов из мореного дерева, застланных красными салфетками. На деревянных стенах висели электрические «керосинки», за каждой — небольшое круглое зеркальце: для пущей яркости. От закопченного потолка исходил чудесный гаревой аромат. Рядом с большим дровяным очагом помещался здоровенный медный котел с холодной водой: стакан воды — непременный атрибут истинного кофепития. Напиток варился, разумеется, в джезвах, но источником тепла служили электрические плитки, — очаг здесь не разогревали.

Я рассеянно смотрел через маленькое окошко на улицу, на пурпурную герань, что обильно цвела на карнизах второго этажа в домах напротив, на каменные крыши, так и эдак вертел в голове все увиденное в музее и... неожиданно понял: «реванша» не будет. Даже тайный замысел — самому сочинить габровскую улов

ку (дело, казалось бы, нехитрое) — осуществлению не поддавался. Увы, соперничать с габров-цами по силам не каждому. Да и нужно ли?

Только две порции «белого варенья», которое нам подали весьма «своевременно», скрасили мой незаметный провал.

Варенье имеет свой секрет, и об этой последней «тайне» музея «Етыр» стоит сказать подробнее. К чашке кофе подается стакан с водой, на дне которого — комок белой массы. (Вещество очень липкое, поэтому если воды не будет, большая часть его останется на стенках.) Когда слизываешь ее с ложечки — ощущаешь приятную и ненавязчивую сладость. Немного похоже на зефир, только как-то умело размягченный до кашицы.

— Что это?

— Просто сахар.

— Сахар — и все?!

— Не совсем. Добавляется для запаха немного травы, она называется у нас «индрише». И еще что-то. Что именно — никто, кроме местных кондитеров, не знает. Еще одна габровская уловка, только не анекдотическая, а настоящая.

Мы спустились в пекарню. Два мастера в белоснежных фартуках священнодействовали там над благоухающим сладким тестом, из которого, как живые, выпрыгивали на смазанный жиром противень крендельки и пирожные, готовые отправиться в печь.

После длительных переговоров Лиляна обернулась ко мне.

— Уф-ф-ф! Наконец-то! Компонент называется «кремутатур».

— Как?!

— Кремутатур... Он откуда-то привозится. А откуда и что представляет собой — не говорят. Вот он. — И Лиляна протянула мне баночку с белым порошком. Я покосился на мастеров, склонившихся над тестом, взял щепотку и попробовал на вкус. Кисло и непонятно...

Когда мы вышли на улицу и остановились у кошачьего домика, моя спутница добавила:

— Кладут один грамм порошка на килограмм сахара. Тогда сахар можно варить, и он, остывая, не будет кристаллизоваться.

Кошки снова смотрели на меня укоризненно, и я почувствовал острые угрызения совести. Бесхвостые словно знали, что теперь целый килограмм неповторимого белого варенья непременно выпадет кристаллами: ведь грамм таинственного крему татура съел я.

56