Вокруг света 1976-04, страница 72

Сравнительно недавно на Терском берегу во множестве резали деревянные игрушки (по-терски игрушку называют бобышкой) и прялки. И сейчас рыбаки в краткие перерывы между работой плетут для своих жен корзины, короба, точат и раскрашивают веретена, изредка вырезают прялки.

— Мужики-ти зимой запоез-жают на тороса, в становшца-ти, зверя бить, — рассказывала мне одна из терчанок. — Вецера-ти долги. Оны и вырезывают при луцине (потом — уж при керосинках, лампах сидели) бобышки, да веретена, да прялки. Розкра-сят красками — то ль не хорошо ли!.. С торосов уж ед$т — андель¹ тут жоноцок да дитя-шей встрецу бежит! Дети уж знают: им напасёно бобышок, ру-цонки тянут...

Я молода ишше была, да поез-жала в Мурмансько, сыну тамот-ки торгового коня игромого и купила. Привезла до дому. Обрадел. Все возил, возил. А потом гле-нёт глазом на торгового коня — да на своедельнёго (у отця мого на торосах внуку делан). Опеть гленет на того... Опеть — на дру-гоякого. «А ведь дедушков конь-то лучше, — говорит. — Порато баской!» Так и бросил коня торгового.

У дедушка мово была, помню, панья (по-нонешнёму, так кукла) сделана. Из дерева вытоцена, разкрашона. В кофтани — веришь ли? Помню, бантоцьки (ныне пуговицками зовут) цорни, кофтан красной. В сапогах, с усам, с бородой. Мужик был сделан. Интересной такой болван-цик, истуканцик, дак...

Мы с подругой, ожидая в селе Чаваньге «кукурузника», которому -синоптики, по выражению терских старух, «никак не давали «добра» на вылет», — буквально извели чаваньжан расспросами о «своедельных» деревянных игрушках. Хоть издали глазком взглянуть. Но все игрушки были «приломаны и в печи сожганы». И вот однажды утром прибежали запыхавшиеся дети:

— Тетя Юлья! Ходите! Дедуш-ко Ефим вам панью делат...

Бежим к Ефиму Григорьевичу Клещеву, которому накануне пытались навязаться в помощники бревна катать, исподтишка докучая расспросами, «как панья делается»... Это был могучий, стройный, очень высокий семидесятилетний человек, к которому как-то не подходило слово «ста

рик». Глаза яркой голубизны, лицо открытое, ясное, ласковое. Клещев без иронии отнесся к интересу горожан к крестьянской старине. То ли начитанность помогает здравому пониманию вещей, то ли врожденная широта ¹ взглядов, то ли многолетняя практика работы с людьми (в прошлом — бессменный председатель сельсовета. Ушел на пенсию, а все равно без людей и без забот не живет). И вот среди насущных забот выделил время для такого, казалось бы, «несерьезного» дела: приезжим панью вырезать, как прежде делали. Пахнущая вянущим березовым листом изба полна детворы. Горящие глаза. Молчание, прерываемое шелестом ребячьего шепота:

— Глядь-ко! Голова!.. Голова ведь тут, поди, будет... А ноги у ей где?..

На табурете восседал торжественный, сияющий и серьезно-тихий Ефим Григорьевич с небольшой березовой чурочкой в одной руке и с охотничьим ножом — в другой. По комнате неслышно ходила жена, поднося гусиные перья, кисточки, краску, олифу и устанавливая все это на втором табурете перед мужем. Прозрачные стружки кудрявились вокруг ножа, обнажающего тайну фигурки, будто скрытой до времени в чурочке. В том, как уверенно и красиво работали гибкие, сильные и умные руки, как ловко двигались пальцы Ефима Григорьевича, было нечто от торжественности ритуала, священнодействия.

— Руки мы паноцьки сделаем... Барыня городська, шляпу пирожком наденём, дак... Глаза, нос, рот и уши нужны ведь... Кофту розкрасим в красный-от цвет... Прическа у жонки должна быть — сделам черны волоса... — негромко, раздумчиво комментировал свою работу Ефим Григорьевич. По комнате плавал восхищенный ребячий шепот и вздохи.

— Ну вот вам, барышни, па-ночка настояща досельна¹ ча-ваньська. Краски высохнут — в Москву поедет жить.

Вытянувшись в струнку, под женской одеждой конца XIX века на нас с загадочной строгостью глядел истуканчик со скуластым лицом саамского типа. Сосед Клещева, раньше вырезавший панок, а сейчас — полуслепой старик, придирчиво поднес игрушку к глазам и ворчливо сказал:

дуют один за другим. В большинстве терских козуль повторяется канонически обобщенная форма некоего «животного вообще». Эта свойственная древнейшему изобразительному искусству незавершенность вынуждает «зрителя» мобилизовать собственное воображение и стать как бы соучастником процесса «оживления» образа.^k Почти одинаковым туловищем наделены* конь, олень, тюлень, лиса, заяц, корова, лось, баран и даже... петух. Но едва заметные детали делают тело оленя более легким, тюленя — приземисто грузным, сообщают фигурке зайца легкость и стремительность бега. Наиболее тщательно, реалистически проработана голова животного. Обтекаемая шея и голова отличают тюленя. Напряженная и чутко вытянутая шея — лисицу. Различный изгиб рогов не позволяет спутать корову и барана при сходстве остальных фрагментов. Гребень петуха очень точен и ярко характерен. («Как же! Пе-тушок-от ведь. Нешто не видишь? Гребень у него — и все тут! Петух и есть, дак...»)

В Чапаме, пока Чеченин лепил трех великолепных оленей в сбруе и с упряжью, его жена, почти слепая добрая женщина Калисфения Евдокимовна, рассказывала мне о козулях. «В Ро-жесьво ране пекли козули. Нын-це и в Новой-от год тоже пекут.. Прежде все боле мужики козули-ти лепили. А нынце мало кто может. Вот мой хозяин оленей еще делат. А так все больше ста-рухи-ти да жонки лепят. Вот наладят их, полну пець насадят. Тесто круто, из самой церной да грубой муки, без соли, без сахарив, пресно, дак... Потом испеку тьсе — вытянут. На божницю преже ставили перед иконами... Зачем, спрашиваешь. Щобы, видишь, олени у хозяина в дому велись бы, плодились барашки, теляты, птиця. Имена нада-вают: Беляна, да Белек, да Чернуха, да други... Так они там, козули, и стоят полной-от год до Рожесьва другого. Тогда новые испекут, а ти там, стары, не бросят. Ни! Що ты... Скотине в пойло складут, птицам разкрошат. Говорят, хорошо, щобы скотина да птиця съела... А еще дитятам отдавали. Ходят они с мешкамы, славят хозяина, хозяйку, сулят им добро да лад, — тут дитяшам и отдавают вси козули. Они их тягают-тягают, играют с има, едят, дак... А уж к цему ето все, сказать не замогу: не нами заведено, первобытны старики заводили, нам не сказали...»

¹ Андель — сколько (местный диалект).

¹ Досельна — давняя, старинная, древняя.