Вокруг света 1976-05, страница 32

ждал нас невысокий парень складывавший костер.

— Самое заметное дерево в этих местах, — сказал мой сопровождающий, с которым по дороге я договорился, что в пампу пойду один. — Это омбу отовсюду видно. Так что часа через три возвращайтесь.

Гервасио подъехал ко мне, ловко соскочил на землю и, сняв с моего седла лассо, взял из рук повод. Он ослабил подпругу кобылы, привязал к поводу лассо, а к другому его концу — валявшуюся на земле кость, отвел кобылу туда, где трава была посоч-нее, выхватил из-за спины нож, вырыл узкую, не очень глубокую, сантиметров в 30, ямку с расширением у дна и опустил в нее кость.

— Теперь не уйдет. Ну хорошо. — И несколько громче обратился к коротышке: — Сеньор будет есть с нами. Так что, сам знаешь, должен остаться доволен. Я скоро вернусь. — Гервасио вскочил в седло и отъехал.

Поле, на которое я вышел, представляло собой участок нетронутой пампы. Если остальная земля эстансии, густо перепоясанная проволочной изгородью на квадраты, изрядно вытоптанная скотом, заметно заросла чертополохом, дикими овсом и ячменем, то здесь сохранилась естественная растительность пампы. Не проходило и минуты, чтобы прямо из-под ног не взлетала птица, из-за ближайших кустов не выскакивали зайцы: то длинноногая мара, то австралийский кролик, то вискача, то патагонский заяц с черным хребтом.

Охоты не было — получалось занятие на стенде, и скоро я, нагруженный дичью, вернулся к омбу в надежде потолковать с поваром «без свидетелей».

Перед тлевшими угольями, которые испускали сильный жар, на расстоянии метра был вбит под углом Кол, продетый вдоль позвоночника разделанного теленка в шкуре. Судя по его размерам и голове, лежавшей у вырытой неподалеку ямы, то был годовалый теленок. Коротышка изредка поливал тушу соленой водой из бутылки, временами выдергивал кол из лунки, немного поворачивал его и снова вгонял в землю, так что туша медленно и равномерно обжаривалась со всех сторон.

От асадо — а это блюдо ока-лось настоящим «асадо в шкуре» — исходил легкий, дразнящий и разжигавший аппетит дух. Шерсть местами подгорела, с открытых участков мяса на землю стекал жир.

Разговора с коротышкой о том, кто такие гаучо, однако, не получилось. На все вопросы он отвечал: «кто знает?», «возможно», «говорят», «вы правы», и только.

Подъехал Гервасио, его сопровождали два верховых пастуха. Он подошел к асадо, ухватился пальцами за чуть подгоревшую шерсть, дернул, поглядел на корешки волос, понюхал и определил:

— Надо еще подождать!

К началу трапезы подъехали еще двое. Угли почти прогорели, и теперь на них бурчали два черных от копоти чайника. Гервасио протянул мне нож:

— Вам первому начинать, сеньор, — и, видя, что я не знаю, как нужно это делать, объяснил, что надо ухватиться левой рукой за филейную часть и ударом ножа отсечь кусок. Я так и сделал. С мяса закапал сок, срывались струйки пара. Гервасио отхватил вдвое больший кусок, ловко поднес его ко рту, вцепился зубами и, повернув нож острием вверх, отрезал шмат и тут же проглотил его.

Моя попытка последовать примеру Гервасио вызвала дружный смех. Я начал резать и тут же остановился.

— Сеньор будет первым гаучо без носа, — заметил Гервасио.— От себя надо.

Мне думалось, что большой кусок не поместится во рту, но я ошибался. Попав в рот, асадо таяло, превращаясь в ароматный сок и нежнейшую мякоть. После асадо началось «матепитие». После третьего захода я поблагодарил, а пастухи продолжали подливать кипяток в «матёры» — сосуды из маленьких сухих тыкв.

На обратном пути в эстан-сию — нас было уже четверо — я попросил Гервасио показать, как гаучо работают с лассо. Получилось это у него не очень-то ловко. Лишь с третьей попытки он набросил лассо на голову бычка, хотя следовало захватить арканом передние конечности животного.

Лассо — толщиной в дюйм — свито из тонких сыромятных ремней. Длина его метров одиннадцать. Один конец закрепляется к подпруге. Для броска необходимы две руки, и тогда лошадью приходиться управлять ногами.

Гервасио предложил попробовать и мне, показал, как следует держать лассо и раскручивать над головой.

Бычок побежал, я пришпорил кобылу, отпустил повод и завертел арканом что было сил. Бро

сок... и лассо, обвив шею кобылы, больно ударило меня в левый бок, упало под ноги лошади, которая чуть было не запуталась в нем. Мои спутники захохотали. Я подъехал к ним, попросил показать мне бросок. Оба сконфузились, оказалось — не умеют, используют лассо как веревку.

На мой вопрос, владеют ли они «болеадорас», Гервасио отрицательно покачал головой.

А ведь об этом испытанном оружии — трех круглых камнях весом каждый граммов в двести, оплетенных кожей и соединенных между собой, — написано в каждой книге о гаучо.

Преследуя жертву — страуса или лань, оленя или ламу, дикого * быка или лошадь, гаучо раскручивал над головой болеадорас, бросал — те летели, вращаясь вокруг своей оси, достигая цели, обвивались вокруг шеи или конечностей.

— Это гаучо умели, — сказал Гервасио, — тогда и скота больше было, и дичи. А мы не умеем.

— Гаучо умели? — удивился я. — А вы что, не гаучо?

— Нет, сеньор, — серьезно ответил Гервасио. — Мы не гаучо, мы пеоны.

«Пеон» означает в Латинской Америке человека подневольного, батрака...

ЗАКАТ ГАУЧО

На арену истории гаучо вышли впервые в 1776 году, когда возник военный конфликт: португальцы пытались расширить на юг земли Бразилии. Конные отряды гаучо решают эту конфронтацию в пользу только что созданного испанской короной ви-це-королевства Ла-Платы. Ту же роль гаучо сыграли и во время английской интервенции 1807 года. А еще более важное значение они обретают в 1810 году — в борьбе революционной армии патриотов-креолов за независимость.

Гаучо меняют лицо армии. Они вводят перенятую у индейцев тактику партизанской войны, ночной и круговой атаки, проявляют примеры находчивости, отваги, мужества. «Фогбн» гаучо — очаг и костер в лагере, на биваке, по меткому выражению одного из генералов, превращается в демократическую трибуну армии, а затем и всего народа.

Гаучо становится популярным в стране, как олицетворение истинного аргентинца. Горожане щеголяют его словечками, носят шерстяной плащ — пончо. Раз

30