Вокруг света 1976-05, страница 7

k'\ I:

Г. ГРАММАТЧИКОВ

УЗНИК

ашшш

СМЕРТИ

Рассказ Jle Куанг Нгока

Шередо мной номера газеты «Сайгон зяйфонг» («Освобожденный Сайгон»). Они наполнены сообщениями о том, как возрождается мирная жизнь на свободной отныне земле Южного Вьетнама. ...Рабочие Дананга, в прошлом крупнейшей военно-морской базы США в Азии, расчистили подходы к порту от затопленных судов и восстановили самый большой причал, назвав его «Единство»... ...Крестьяне мыса Вунгтау высадили рассаду риса под первый мирный урожай. Рыхлить землю пришлось руками: она вся была начинена неразорвавшимися бомбами, снарядами, минами... Из Сайгона в родные края, в дельту Меконга, вернулись беженцы...

Но, пожалуй, самый волнующий раздел в газете — «Ищем родных». За каждой строкой в нем боль и слезы многолетней разлуки, за каждой строкой надежда найти мать, отца, сына, брата, потерянных после раскола страны.

«Чыонг Тхи Хон из Тхузаумот разыскивает младшего брата Чонг Ван Тама...»

«Я, Во Тхи Тюок из Бенче, разыскиваю сына, Ле Конг Тюана...»

«Родители разыскивают сына Нгуен Ван Чи, ушедшего в 1968 году в Армию освобождения...»

••А": "

С """СЧ. * _ » «

"" fcdL ^ife i-J

fij

Я никак не думал, что мне самому доведется быть свидетелем одной из таких встреч. А произошла она за 14 тысяч километров от Вьетнама, у нас в Москве.

...В тот день я получил редакционное задание: взять интервью у одного из ветеранов освободительного движения Южного Вьетнама, Jle Куанг Нгока, приехавшего вместе с группой своих соотечественников на лечение в СССР. И вот я в номере московской гостиницы. Пожилой человек в сером свитере легко поднял с кресла свое как будто невесомое тело и приветливо протянул руку.

По мере того как шла наша беседа, Нгок все больше оживлялся. Он был в восторге и от Кремля, и от дворцов Ленинграда, и от крымского санатория. Он чисто по-детски восхищался Московским цирком.

— Только один раз, — сказал он, — мне стало не по себе. Нас повезли на экскурсию в Петропавловскую крепость. Когда я оказался в мрачном каземате, мне вдруг подумалось, что я снова у себя на Пулокондоре.

— У себя? — переспросил я, подумав, что ослышался. Кто же будет говорить так об этом «острове смерти», как его называли во Вьетнаме, куда ссылали обреченных на гибель тысячи и тысячи политзаключенных при колониальном, а затем марионеточном режимах?

— Да, — сказал он, словно извиняясь, — привык его называть своим. Ведь я провел на Пулокондоре двадцать лет, почти день в день. Вот памятка о нем, — продолжил Нгок и вытянул обе руки: чуть выше запястьев из-под рукавов свитера виднелись темные шрамы, тонкими шнурками перетягивавшие руки.

Я засыпал Нгока вопросами. На Пулокондоре едва ли кто выживал несколько лет. А тут целых двадцать! Но рассказ у Нгока не клеился. Он то и дело прерывал речь, чутко прислушивался к шагам и голосам в коридоре, словно ожидая кого-то.

— Вы знаете, — сказал наконец он после очередной паузы, — сейчас должна состояться самая важная для меня встреча. Дело в том, что я увижу сына с которым расстался двадцать один год назад.

Я не успел ничего ответить, как раздался осторожный стук в дверь. Нгок мгновенно вскочил, будто в нем разжалась скрытая пружина. В дверях стоял молодой вьетнамец в нарядной оранжевой рубашке. Над его верхней губой темнели усики. Он был худощав, как большинство вьетнамцев, но высок, гораздо выше моего собеседника.

— Ведь это ты, Занг? — прошептал Нгок, жадно вглядываясь в лицо юноши.

— Да, отец!

Они бросились друг другу в объятья. А я потихоньку вышел, оставив их вдвоем.

...На следующий день, как было условлено, я снова пришел к Нгоку. Они с сыном сидели рядышком на диване. На столе стояли чашки и фарфоровый чай

5