Вокруг света 1976-07, страница 54

Оказывается, только на воронежской земле Петр Антонович обнаружил пять (!) разных стилей пения. В центре области мы слышали протяжную степную, как правило, грустную песню. В ней и горе отца с матерью, снаряжающих сына в рекруты, и жалобы покинутой девушки, и вдовья безрадостная доля.В Осет-ровке же, на излучине Дона, в давние времена селились беглые крестьяне. Они не знали помещика, но из каждой семьи отправлялся кто-либо в «цареву службу»: с одного двора по работнику, поэтому и называли их «однодворцы». Большей частью служили они в солдатах, бывали и в Петербурге и даже в «заморских землях». Однодворцы приносили домой из чужих краев и «жестокие» романсы, и песни на стихи Пушкина, Дельвига, Баратынского. Характерная форма пения однодворцев — романс, но в традиционно сельском хоровом исполнении. Любят здесь и песни «с моралью», резонерского содержания.

— От Осетровки до Верхнего Мамона всего шесть километров, — говорит Макиенко, — но мамонцы бьы/и крепостными, и вот еще один стиль: слияние воронежской, южнорусской манеры с казачьей. Это своеобразный переход от российского раздольного пения к удалым казацким мотивам. И песни все о свободе, о «желанной волюшке»...

На юго-западе области издавна живут украинцы. Поют они свои, народные песни, но влияние соседей не могло не сказаться: здесь исполняются песни на русском языке, но с украинским характерным распевом. Кстати, влияние это взаимное: в русских селах, расположенных рядом, часто поют украинские песни, положив их на родные мелодии.

И наконец, на самом юге области поют с красивыми подголосками, с ёканьями и присвистами. Тематика песен различная, но они ближе всех к древним распевам.

— Выходит, по старым песням можно установить и место их рождения, и социальное происхождение?

— И это тоже.

— А что еще?

Антоныч усмехается в усы.

— А еще поспать надо День предстоит нелегкий.

...Если вчера Семеновы встретили нас с шутками-прибаутками, то сегодня Александр Митрофа-нович вышел не спеша, степенно, поздоровался за руку, провел в

горницу, Наталья Максимовна не хлопотала по хозяйству — сидела у стола в праздничном платке, сложив руки. На столе не клеенка — скатерть и последние, чуть побитые морозом астры. Рядом с ними ставим магнитофон, протягиваем удлинитель, микрофон нацеливаем в сторону хозяев — все это в молчании, будто совершая некий ритуал. Проба, Контрольное прослушивание.

— Можа, пересесть? — шепотом спрашивает Александр Мит-рофанович.

— Нет, все хорошо. Начнем? — тоже негромко, но подчеркнуто спокойно говорит Макиенко.

Ой да под,, горой -большой тума-ан, туман...

Выключены ходики. Не скрипнет табуретка. Настроение хозяев передалось мне — сижу, не дышу. У меня, пожалуй, самая глупая роль: Семеновы поют, Макиенко записывает, один я праздный слушатель... Чувствую, что мешаю. Кончается запись. Прослушивание.

— Во втором куплете повесель-ше бы надо. Уж больно тоскливо сложилось...

— Запишем вариант, — соглашается Петр Антонович. — Может, еще что вспомните?

— Да хможно бы... — неопределенно тянет хозяин.

Я встаю, достаю сигареты — покурить, мол, — выхожу на улицу. В темноте перед домом замечаю какое-то движение: там люди, много людей. Сквозь окно им слышен дуэт Семеновых, но слышен слабо. И как только они запевают,- люди подаются ближе. Но ни один не вступает в четкий прямоугольник оконного света. И здесь, на улице, слушают, боясь помешать...

На следующий день Петр Антонович повел меня на репетицию фольклорного коллектива «данка-рей» в Верхнем Мамоне. Название «данкари» пошло в жизнь с его «легкой руки» — производное от улицы Данковка, где живут исполнительницы. Его приезд сюда — всегда праздник. Уже на улице, у Дома культуры, нас поджидали старушки данкарки. И пока шел обмен приветствиями, я услышал в стороне любопытный рассказ. Немолодой уже шофер, поглядывая на нашу группу, с удовольствием заметил:

— Ну, теперь моя мамаша снова выздоровеет!

Давно болеет мать, почти не встает. Но стоит сыну с порога сообщить: «Петро Антоныч при

ехал!» — старушка, охая, одевается и спешит на репетицию. Приходит веселая, бодрая — «будто ей там укол какой живой воды сделали», — дня три-четыре рассказывает одни и те же подробности, а потом снова «скучнеет», снова ложится...

Народу у входа все больше и больше. Среди старушечьих плюшевых жакеток все чаще мелькают светлые пальто молодых женщин.

— Валя, пойдем, голуба, вовнутрь!

— Так ведь еще не все собрались...

— Ничего-о. Пока все придут, мы помурлыкаем...

Молодая Валя с почтением пропускает вперед старушку с «цап-ком», как сказал бы Петр Антоныч.

— Неужели такой большой хор? — спрашиваю я у него.

— Тут сразу два хора, — отвечает он. — Сейчас увидите удивительную репетицию...

В зале — два ряда стульев вдоль стен. Слева — старушки данкарки, справа — молодежь. Староста данкарей объявляет, что сегодня разучивают «Бел ле-ночек».

— Сначала целиком споем, а потом уж построчно.

Поют старушки. Молодые слушают... По окончании староста, как , председатель на собрании, спрашивает:

— Вопросы будут?

Вопросов нет. И старушки снова запевают первые две строчки. Потом их повторяют молодые, а данкари слушают, как строгие экзаменаторы. Староста оборачивается теперь к товаркам:

— Вопросы будут?

Да, у них есть вопросы. Одна обращается к запевале:

— Нешто не видишь, «до» им не язять! Ты в другой тональности, повыше попробуй!

— «Ми» надоть!

Снова поют молодые те же две строчки.

— Теперя вместе! — командует староста.

— А вам не низко будет? — беспокоится запевала из молодых.

— За нас, голуба, не бойся! Мы подстроимся. Вы не подведите.

Долго, скрупулезно разучивается вся песня. Старушки разъясняют текст, подсказывают интонацию — «здеся поозорнее давай», придирчиво следят за чистотой звука.

Несколько лет назад хор Дома культуры выразил желание разучить одну-две старинные мест

52