Вокруг света 1976-08, страница 36

снять с мели. Винтом вырабатывая ил, он пропахал отмель и вышел на более или менее глубокое место. Но скоро снова застрял.

Еще одни сутки, делая не больше километра в час, мы пробивались на север. Когда катер днищем зарывался в ил и песок, мы слезали в ледяную воду и шли с ним рядом или же налегали на борт. Сердце билось с перебоями. В груди вставал комок и не давал дышать. Когда же, черт возьми, кончатся эти мучения?!

Вечером на горизонте показались огни. Несомненно, это за-миражила станция Харасавэй. Но до нее было еще так далеко...

К ХАРАСАВЭЮ

Еще днем я почувствовал себя нехорошо. Меня подташнивало. Кружилась голова. Я думал, что от голода или просто надорвался. Стоит немного отдохнуть, и боль пройдет. Однако через несколько часов я уже не мог тащить катер: отлив снова посадил его на мель.

Оставался один выход. Решили, что я с Володей пойдем на берег, по тундре доберемся до Харасавэя, а там организуем помощь. Наверняка на станции есть плоскодонные лодки. От берега нас отдёляло километров пять.

Дима дал мне несколько патронов к ракетнице и один пиропатрон на случай, если мы где-то не сможем пройти и потребуется помощь. Договорились, что когда дойдем до станции и узнаем фарватер, то ракетами просигналим, куда катеру идти. Если выстрелим зеленой ракетой, то надо прижиматься к берегу, красной — перемещаться к кошкам, белой — идти прямо.

На мне были прорезиненные брюки от костюма химзащиты. Володя надел свой гидрокостюм, разорванный в паху. Оставив для ориентира огни слева, мы пошли в темноту. Волны били по ногам, поднимая брызги. С каким-то жутким посвистом выл ветер. Топкое дно засасывало ноги, каждый шаг стоил усилий. В одном месте стало глубже. Володя не смог идти — вода залилась бы в его гидрокостюм,

— Я, пожалуй, не пройду, — потоптавшись на месте, проговорил он.

— Ладно, возвращайся на катер. Попробую одйн...

Возвращаться на катер мне никак не хотелось. Уж лучше к берегу. Пошел один, по-прежнему оставляя слеша огни. Когда к

животу подступала спазма, я хватал ртом воздух, останавливался и, опершись руками о колени, отдыхал. Не мог же я сесть в воду! Делал еще несколько шагов и снова останавливался. А берег как будто уходил дальше и дальше...

Вспомнился в этот момент Олег Куваев. Пятнадцать лет назад он принес в журнал «Вокруг света» несколько своих первых рассказов, в том числе «Берег принцессы Люськи». От них повеяло свежестью, ветрами и дымом костров, зажженных на краю земли — на Колыме и на берегах Ча-унской губы, где Олег работал начальником геологической партии. Потом он напечатал несколько превосходных книжек. На по-

¹ .swr----- _ <

следнем своем романе «Территория», где Олег утверждал прекрасную мысль о великом счастье труда, он сделал мне надпись: «Мы еще сплаваем». А через месяц умер. Ему было всего сорок. Но он, оказалось, уже давно подорвался, когда бродил по бесконечным равнинам и сопкам Чукотки, Дальнего Востока, Пе-века, тонул в ледяном половодье, ел сырое собачье мясо, таскал на себе невыносимый груз образцов, до конца отдав себя истинно мужскому делу —далеким и трудным дорогам...

Я все же добрался до берега через три часа. Пробирался со скоростью чуть больше километра в час. Повалился на мокрую глину и долго лежал так, не двигаясь. А слева все еще горячо и призывно горели огни. В одном месте натолкнулся на медвежьи следы, широкие, как лопата. Когти глубоко врезались в песок... Попалась протока — переправился через нее вброд; потом встретилась еще одна, глубже.

Но тут путь преградила река. Она показалась не шире Москвы-реки, но гораздо стремительней. Это была дикая река, которая сбрасывала в море все падающие на тундру снега и дожди. Перейти вброд ее было нельзя. Как я узнал позже, глубина Харасавэй-ки превышала восемь метров.

Я решил связать плот и начал собирать по берегу плавник, доски, обрывки веревок от сетей, проволоку от брошенных ящиков. Опасаюсь перевернуться на стремнине, делал плот наподобие Катамарана, то есть из двух связок плавника. Посередине положил доски, стал на них на колени и погреб к другому берегу. Вода и ветер подхватили мое несерьезное сооружение. Хотя я греб, напрягаясь изо всех сил, плот про

34

двигался к противоположному берегу очень медленно. Стоило мне на секунду бросить доску, служившую веслом, чтобы унять бешеную боль в животе, как плот выносило обратно на середину и сильно раскачивало. Я помянул всех святых, чтобы они не дали мне погибнуть и в этот раз. В тесной, мокрой одежде я бы пошел на дно. Святые сжалились. Не помню, через сколько времени, но я все же переплыл Хара-савэйку.

На берегу стоял балок. Там оказалась двухъярусная кровать с грязными старыми матрацами. На столе нашел превратившийся в камень хлеб и вскрытую банку со сгущенным молоком. Молоко еще не успело высохнуть. Очевидно, неделю-две назад ночевали здесь рыбаки. Молоко я съел тут же. Потом залез на верхнюю койку и мгновенно заснул, так и не успев положить под голову кулак.

Короткий сон прервала боль. Живот горел, будто к нему кто-то приставил раскаленную сковороду. Я впервые испытывал такое. Но идти к станции было надо. Выжав одежду, подсушив носки, я пошел дальше. Уже отцветали ромашки, голубые незабудки растеряли свои лепестки, побурела камнеломка. На Север шла настоящая осень, хотя где-то еще пылал жарой август, люди оправляли время летних отпусков.

Чувство, что иду по верной до-_; роге, что скоро все кончится и я смогу выручить ребят, заставляло ускорять шаг. Тем не менее до станции я дошел лишь поздно вечером.

На рейде стояли сухогрузы. Между ними и берегом сновали катера и баржи. Выгружали тракторы, грузовики, вездеходы, стальные трубы, доски, арктические вагончики, контейнеры с раствором, мешки с цементом.

В эту же ночь к станции пробились и Дима с Володей. Им удалось сняться с мели и выйти в конце концов на глубокое русло.

К утру боль стала невыносимой. Начальник станции, заметив на моем лбу «испарину, встревожился:

— Да у тебя же аппендицит! Немедленно отправляю тебя на аэродром и вызываю санитарный самолет...

Мне ничего не оставалось, как согласиться.

И «Замора» побежала уже без меня к Диксону...