Вокруг света 1977-02, страница 58

цы провели ее мимо Браззавиля и пристали к берегу как раз над порогами. Лодка выглядела надежной и устойчивой, как грузовой паром. Прибрежный откос превратился в заполненный людьми амфитеатр. Зрители смеялись, разговаривали, царило приподнятое настроение, надежда воодушевила людей. Лишь немногие лица выражали смятение и тревогу.

Предшествуемые чернокожей охраной, явились трое заключенных и белые начальники. Белые снова овладели положением; подчиняясь их приказам, солдаты бесцеремонно очистили от зрителей кромку у воды. Они толкали людей, заставляя потесниться тех, кто сидел на откосе. Авторитет надлежало утвердить, а мундиры превращали черных в белых, в господ.

Заключенные по-прежнему были в полосатых куртках. С них сняли оковы, в лодку бросили весла, две -бухты каната. Концы канатов закрепили на борту. Белые потирали руки. Сейчас все увидят, что они вовсе не бессильны, что им удалось придумать такое, до чего чернокожие никогда не смогли бы додуматься. Они грелись в лучах своей изобретательности.

Миссионер стоял в сторонке. '

— Господи, — прошептал он, когда заключенные забрались в лодку, — хоть бы эта попытка удалась! Это наш последний шанс.* •

Заключенный, который в тюрьме первым' выразил свое согласие, дерзко поднял руки, показывая толпе запястья, освобожденные от оков. Он смеялся. Остальные двое жались друг к другу в середине лодки. Полицмейстер отдал им последние распоряжения, показал, как надо бросать канаты с петлей на конце, и спрыгнул на берег.

— Желаю удачи!—гаркнул он.

Отвязали чалки. Заключенный,

который прежде никогда не сидел в лодке, растерянно озирался, не зная, как взяться за весло. Под дружные крики толпы лодку оттолкнули от берега.

...На скалах у Мансиму царило напряженное ожидание. Человек на отмели сидел, опустив голову на грудь. Двое белых ворвались в толпу, задыхаясь от быстрого бега.

— Надо его разбудить! Предупредить, что выищи спасатели... какие-нибудь знаки...

Поднялся переполох, люди срывали с себя марки, размахивали ими, кричали:

— Скоро лодка придет! Идет лодка! Сейчас будет лодка!

Человек на отмели встал — чет

ким силуэтом на фоне белой пены. Медленно развел руками. Тогда все Стали показывать, лихорадочно показывать вверх по течению, изображая движение лодки.

— Идет! — вскричал один из белых, указывая на берег.

Вдалеке показалось множество бегущих людей.

В эту минуту все разглядели лодку. Черной торпедой она взмыла на пенистом буруне. Мгновение нос ее смотрел прямо в небо, но тут же он нырнул в белые каскады, и корма задралась йверх. Лодка стала перпендикулярно. Темными комьями вылетели из нее гребцы. Еще секунда — и все поглотили Ьихри пены.

Первыми опомнились " белые. Безнадежно пожали плечами и сели на камень. Черные грозили водопаду кулаками, плевали в реку; женщины бессильно опустились на колени. Затем внимание толпы обратилось на двоих белых.

— Это все из-за них!. Это они виноваты!

Белые тотчас почуяли опасность, отступили за шеренгу жандармов, крича что-то их командиру. Под защитой жандармских кара-оинов они Оежали в сторону Браззавиля. Добравшись до города, поспешили запереться в своих домах, забаррикадироваться, и другие последовали их примеру.

Генерал-губернатор ооъявил осадное положение.

Черные собрались на рыночной площади. Прошло немало времени, прежде чем из оощего гама стали вырываться отдельные голоса:

— Пошли на белых! Посадим их в лодку, поглядим, как они пройдут через пороги!

Более рассудительные тщетно пытались унять разбушевавшуюся толпу:

— Не надо горячиться. У белых ружья. Что мы можем сделать?

Разъяренная женщина сорвала с сеОя одежду и, нагая, закричала:

— Вы трусите? Испугались винтовок Оелых? Они ударили моего сына за то, что он переступил запретную линию там, у реки. Когда я заступилась за него, они ударили и меня тоже. Вот, смотрите!

Она показала на кровавый рубец через все плечо.

— Так они обращаются с нами, потому что мы черные. Мы для них что собаки.

Она умолкла на секунду, перевела дух и продолжала:

— А тот, на отмени — что они сделали для него? Послали на смерть еще троих из наших, и никакого толку. А он все сидит там,

сидит — мокрый, весь промерз. Второй день без еды...

Голос женщины потонул в. негодующих криках. Но на краю площади кто-то призывал не шуметь. Кто-то протиснулся в середину толпы — Бассола, почтенный седой старик, служитель миссионеров.

— Чего ему надо от нас? Он же работает у белых!

Бассола стоял и ждал худой, сутуловатый, в заношенной белой рубахе. Дождавшись тишины, он поднял голову и заговорил:

— Б01; белых, который обитает в небесах, не смог помочь Гуме, хотя Гума не сделал ничего дурного. Бог белых, — Бассола повысил голос, — не смог ничего сделать, хотя мы молились ему в церкви вчера вечером: И сегодня у реки я слышал, как миссионер просил своего бога, чтобы он помог заключенным спасти Гуму. Но бог оказался бессильным. Заключенные погибли, и Гума все еще там сидит... Как мы поступали до прихода белых, когда приключалась беда? Как и теперь поступаем в деревнях? Мы обращаемся к своим богам. Разве наши боги не сильнее бога белых? Нганга Мафута поможет нам обратиться к богам...

— Минкисси! Минкисси! Боги! Боги! — вскричала толпа. — Пошли к Мафуте. Бог белых не поможет нам, черным...

С воскресшей надеждой они направились туда, где жил Мафута.

...Рыночная площадь ходила ходуном от пляски в честь богов, прерывисто дышал ночной мрак, черные двигались словно в черном мешке. На ограде висела керосиновая лампа, свет ее падал на левое плечо Мафуты. Ой спокойно лежал на складном стуле, обтянутом буйволовой шкурой, намазанное белой краской лицо призрачно светилось. Звезды не показывались, только что упало несколько дождинок. Под гул магических барабанов и хор голосов Мафута встал и подошел к костру, который превратил его в мозаику из оранжевых пятен и густых черных теней.

Мафута растворился в общей пляске, только мелькала его косица с буйволовым хвостом. Люди взывали к богам. На рассвете милость богов дойдет до порогов. Гума будет спасен.

...Наступило угрюмое утро, над порогами и скалами висела тяжелая мгла. Кучка лежащих людей была, словно остров в рокочущем море тумана. Ниже откоса горбились, уходя в ничто, ядовито-жел-тые волны. Старуха Ампети Ма

55

■