Вокруг света 1977-04, страница 34

я с нетерпением ожидал прибытия самолета.

Вероятно, мои первые опыты были не особенно удачны, но Перси подбадривал меня, давал советы и пополнял запасы коры. К концу первого года он решил, что можно уже устроить выставку моих работ в Кэрнзе. В течение месяца я урывал каждую свободную минуту и работал по ночам, чтобы подготовить достаточно картин для выставки.

Моя первая выставка состоялась в библиотеке художественного училища. В день открытия я от волнения не мог говорить. Я познакомился со множеством людещ в том числе с художниками Рэем Круком и Эриком Джо-лиффом.

На моей выставке в Кэрнзе побывал и директор департамента по делам аборигенов и островных жителей мистер Пат Килло-ран. Он предложил мне отобрать несколько работ и поехаты с ними в Брисбен. Там меня должны были представить специалистам-искусствоведам — возможно, мне следовало учиться. Перси и Рэй Крук были против. Они считали, что я должен сам вырабатывать свой стиль. Специалисты, с которыми я встретился в Брисбене, были того же мнения. Таким образом, в Брисбене я только выступил по телевидению, а затем вернулся в Кэрнз и оттуда — назад в Карумбу.

Домой я ехал в прекрасном настроении. В кармане вместе с деньгами, заработанными в Ка-румбе, была сумма, вырученная за картины на выставке. Надо только упорно работать. Жена и дети радовались и гордились, когда я рассказывал им о своих путешествиях и надеждах на будущее. В этом году у семьи Рафси было веселое рождество, еды было вдоволь.

Денег хватило до июля. В это время уже можно заготовлять кору для картин, потому что она легко снимается со ствола. Приблизительно в конце июля ток древесных соков прекращается, и кора плотно прилегает к стволу.

Мне надо было запастись корой до следующего сезона дождей. Снятую кору нужно нагреть над огнем и спрессовать так, чтобы в ней не было трещин. Полученные листки затем надо просушить в стопках под грузом.

Недалеко от нашего стойбища на поверхность выходили большие пласты красной и желтой охры. Так что я тут же собирал и смешивал краски.

Через год меня пригласили в столицу Канберру — на выставку. Мою выставку. Прошел период, кргда в своих скитаниях я понял, каков удел несчастного чернокожего в мире, управляемом белыми, время, когда я стыдился своей темной кожи. Мне повезло: я стал художником, и почти все, кого я встречал, считались со мной как с человеком мыслящим, как с равным. У большинства же моих соплеменников до сих пор нет хороших жилищ, не хватает пищи, они не могут получить работу из-за того, что не имеют образования. Их и за людей-то мало кто из белых принимает всерьез.

Меня поместили в отеле «Тра-велодж» в центре города. Здесь ждала записка от директора художественной галереи Анны Саймоне с приглашением прийти и принести последние работы. В галерее я почувствовал облегчение, увидев свои картины.

На вернисаж собралась большая толпа. Мне трудно вспомнить, что происходило там, — я разговаривал со множеством людей и, пожалуй, немало выпил. К шести часам все мои картины были проданы. Анна Саймоне и ее муж Джо пригласили нас на праздничный ужин. После шумного вечера я уже не шел, а плыл назад в свой отель.

В эту ночь было полнолуние. Поеживаясь от холода, мы шли зелеными улицами Канберры. Я взглянул вверх на луну, где живет старик Гидегал-Радуга — праотец нашего племени, и подумал, что сейчас он видит моих родных и соплеменников там, в наших теплых краях у залива Карпентария. Далеко же меня занесло!

В «Травелодже» вместе с нами лифта дожидались два очень солидных джентльмена. В лифте я заметил, что они рассматривают меня, явно пытаясь] понять, кто я такой. У меня были длинные волосы и ниспадающая борода, и одет я был в блейзер с серебряными пуговицами и серые брюки. Я пробормотал что-то насчет холодной погоды, и один из них заметил, что у меня на родине, наверное, намного теплее...

Когда мы вошли в нашу комнату, Джо Саймоне расхохотался, и я спросил, в чем дело.

—* Они решили, что ты из Индии. Им и в голову не могло прийти, что какой-то наш паршивый чернокожий может остановиться в таком месте...

Перевели с английского Т. НОСАКОВА и Р. АЛИБЕГОВ

ОЛЕГ ЛАРИН, наш спец. корр. Фото автора

збивая винтом мутную рыжую пену, моторка подчаливала к берегу. Я подождал, пока нос ее не ткнулся в мокрый песок, и тогда спрыгнул в воду. Вокруг сапог, мягко ударяясь о них, тут же заструился, заластился гальян, глупая рыбешка с золотисто-зелены-ми плавничками. Можно было бы, конечно, окунуть руку и выхватить ее из воды в зажатом кулаке. Но в это время неподалеку от нас раздался тугой плеск, и из черного омута вскинулась могучая рыбина. Осветился хищный крючковатый нос, солнечный обод глаз, оранжевые в крапинку плавники.

— Сем-га! — закричал Авду-шев и хлопнул себя по колену.

И тут взорвался новый сноп воды, сверкнул розовый, жирный, налитой бок. Рыба выпорхнула из реки, как. на крыльях, сбрасывая с себя белоснежную пену, саданула хвостом и снова плюхнулась в чернильную мглу. Водное зеркало колыхнулось от удара, будто его приподняли, и долго еще дрожало и выгибалось под напором уходящих от нас мощных рыбьих тел. Вспарывая поверхность плавниками, семги шли к противоположному берегу, в исконные родовые ямы, и Василий Авдушев провожал их восторженным шепотом:

— Силища-то какая, а?!. Чистые звери! Надо бы нам одну... того. — Но, вспомнив, очевидно, о строгом рыбнадзоровском наказе, оебкея: штраф пятьдесят рублей, да еще снасть заберут, да на собрании стружку снимут.

И заскучал Василий Авдушев, осунулся лицом от переживаний. Забрав мокрые сети, а также пластмассовое ведерко, в котором, как насмешка, плескалось десятка полтора ельцов и сорог — все, чем разжились на вечерней рыбалке, мы стали карабкаться по крутой красной щелье, по скользкой осыпающейся тропинке, которая вела в Аза-полье.

Деревня выстроилась на угоре широко и нарядно. Вечерний закат обливал крыши домов тяжелыми, будто воспаленными, красками и такой огонь разжигал на окнах, что казалось, стекла не выдержат и полопаются от жара.

Знатное село Азаполье, старо

32