Вокруг света 1977-04, страница 36

ком заревели бы. А это что... баловство.

Сегодня у Авдушева выдался трудный, хлопотливый день, и слава богу, что он подошел к концу. С раннего утра Василий (и я вместе с ним) разъезжал по совхозу, по дальним и ближним полям и фермам, и везде у Авдушева находились срочные дела.

Такая уж должность у него — главный агроном совхоза «Мирный»; к тому же директор хозяйства недавно ушел в отпуск, прибавив к непосредственным авду-шевским обязанностям десяток других забот. А совхоз большой — четыре отделения с земельной площадью более 15 тысяч гектаров. Хочешь не хочешь, а приходится разрываться: таково, наверное, свойство беспокойной профессии земледельца. Хоть посевная и позади, и пахота под черные пары недавно закончена, зато травы в низинах уже кое-где наливаются тугой, сочной спелостью и не сегодня-завтра попросятся под косилку. Тут уж зевать некогда! Грянет ударная сеноуборочная страда, и уйдут по реке караваны моторок, развозя людей на дальние покосы и пожни. Каждый клочок сена будет браться там тяжким потом, в отрыве от семьи и дома, в длительной комариной блокаде. И если сейчас, именно сейчас не проследить за ремонтом техники, не укомплектовать сенокосные бригады, не организовать подвоз горючего и снаряжения на места — кто, как не он, Василий Авдушев, будет в ответе?

В сущности, мы с Авдушевым не ездили, а плавали: совхоз растянулся на добрых 35 километров вдоль Мезени, оседлав припойменные участки земель, окольцованные тайгой, и в дороге Василий шутил, что по знанию фарватера с ним, наверное, не сравнится ни один речник.

Так мы и кочевали весь день: от одного отделения — к другому, из Мелогор — в Кильце, Погорелец и обратно. А когда вечером подплывали к азапольской щелье, увидели полдюжины легких, как пироги, лодок, загруженных новенькими сетями, и рыбацкое сердце Василия дрогнуло от ревности: «Эдак без нас всю рыбу выловят. Неужели допустим?» И, поужинав на скорую руку, мы рванули следом за ними.

Сорок три года, прожитых Василием Авдушевым, прошли по нехитрой крестьянской формуле: «где родился, там и пригодился».

Семилетка, курсы механизаторов, тракторист, бригадир. Партийная школа в Вологде... Двенадцать лет назад, осенью, когда он вернулся домой с новеньким дипломом агронома, деревня и ее владения показались ему худыми и заброшенными: сиротливые дома под ненастным небом, увязшие в грязи сеялки, запущенные поля, выпасы, прогнившие крыши на скотных дворах.

Про Азаполье тогда зубоскалили: черт, мол, мерил до нее версты, да веревку утерял. Деревня отгородилась от мира непролазными болотами и гибельными мхами. А до райцентра всего-ничего — 80 километров, но поди /доберись, если река судоходна только два месяца в году.

Азапольцы привыкли жить вольно: и за хозяйство держались, хоть и приработок был невелик, и сами не плошали. Кто семгой баловался, кто на охоту похаживал, кто огородничеством занимался, а кто помоложе, тот в город подавался, гонимый переселенческим зудом. Иные старожилы бахвалились: хоть и бедно живем, зато сами с усами; нас не трожь, и мы тебя в обиду не дадим.

Но тронуть пришлось. Авдушев видел, как поскуднела, поубавилась земля, просила помощи. Площади угодий заболачивались, сокращались буквально на глазах. Лес наступал на сенокосы, глушил культурные травы. Даже пашня кое-где стала зарастать «нежитью поганой», и нужно было срочно спасать землю, с которой худо-бедно, а все ж кормились далекие предки.

Чтобы снова повернуть деревню лицом к земле, понадобилось немало времени. Авдушеву вначале не верили, встречали в штыки многие его начинания. И если бы не поддержка нынешнего директора Фофанова, если бы не внимание, которое в последние годы стали уделять Нечерноземью, трудно сказать, что стало бы с хозяйством...

Шесть картошек, что привез Василий из Вологды, шесть ядреных клубней небывалого морозоустойчивого сорта, которые он выпросил у местного селекционера, были тем авансом доверия, который оправдался в будущем. А вначале никто и слышать не хотел о новом сорте: зачем лишние хлопоты? Жили — не тужили и еще проживем. Даже видавшие виды огородники, криво усмехаясь, разводили руками: «Эка невидаль, «вологодка»! Да ты, Вася, и впрямь чудак!..» Но когда у всех стужей побило всходы,

а у Авдушева поднялись невредимые шесть стеблей с нежно-синими цветами-глазками, люди валом повалили на его огород и долго удивлялись: действительно невидаль! А осенью выпрашивали «вологодку» для своих наделов...

Теперь эта картошка заполонила окраины села. И если Василий вспомнил эту историю, то только потому, что, возвращаясь с реки, мы проходили мимо его огорода, где когда-то пустили ростки шесть невиданных клубней.

Село обложили высокие сизые тучи с нежными окалинами по краям. Настраивая голос, нестрашно рокотал гром, и молнии одна за другой посылали предупреждения о дожде. Река и небо сделались одного цвета; в тусклом сиреневом дыму мерцала распаханная земля.

— Хотите, покажу свое любимое поле? — вдруг предложил Авдушев.

— Сейчас? — удивился я. — А гроза?

— Баловство! — отрезал Василий, не допуская возражений, и легким кошачьим махом, без всякого напряжения, взял деревянную изгородь. — Ну давайте!

Ничего не поделаешь, я разбежался и прыгнул следом за ним.

Без таких изгородей — «огородов» — невозможно представить себе ни одну северную деревню. Они опоясывают жилье с приусадебным участком, пашни, выпасы, сенокосы. Когда-то многокилометровое деревянное кольцо подступало к самому лесу, защищая поля от скота, но уже подгнило и кое-где развалилось, да и нет в нем теперь особой надобности. Скот на лето перегоняют на другие, более отдаленные пастбища.

Мы шли низиной вдоль изго- * роди, раздвигая мокрые туманы, и белесые волны-облака смыкались за нашими спинами, как занавес. Небо опрокинулось, смешалось с хилым подростковым леском, и оттуда тянуло вязкой болотной прелью, гнилыми испарениями. Под ногами трещал валежник, сочно всхлипывала подпочвенная вода, кипела пузырями. С заплесневелых осин сочились мутные струйки.

Я отшвырнул слой перепревшей листвы; обнажилась бугристая, в рубчатых складках земля, опутанная корнями. «Неужели пашня? — мелькнуло в голове. — Конечно, пашня!..» По этим

34