Вокруг света 1977-08, страница 11

Вокруг света 1977-08, страница 11

вал, а глаза щупают быстрину. Николай Фаддеевич, моторист, рядом с капитаном. Он тоже молчит, всматриваясь в дальние бакена так, словно от них что-то зависит... Позже, когда прошли Аплинский порог и пришвартовались к наливной барже, Саня, счастливо улыбаясь, сказал: «Еще раз^другой пройду, страх как рукой снимет».

К вечеру еще одна шивера осталась позади. Солнце ушло за сопку, пригасив золото осенней тайги, и мы причалили к высокому левому берегу, где стояли створный знак и несколько домиков. Это была Усть-Ко-ва. Здесь река Кова, огибая береговой холм, впадала в Ангару.

Поднялись на холм, постучали в дверь первого домика. В окне затеплился огонек. Мы попали в избу бакенщика. Пляшущий свет керосиновой лампы и неумолчный шум реки за окном располагали к разговору, да и Николай Власович Бурма-кин оказался не молчальником. Он был рад встрече с новыми людьми и рассказал, что пост находится на 537тм километре от Енисея и что работают они здесь втроем посменно; участок у них — четыре километра, четыре бакена. «Немного вроде. Да то бакены плотом собьет, то огонь ветром задует. А Ковин-ская шивера — так та многих километров стоит... Каждый день ширину и глубину промеряем, в семь утра — это у нас час переклички — передаем данные в Мотыгино, на главный участок. А уровень воды сообщают из Кежмы. Попробуй не догляди за рекой, не предупреди о положении на сегодня — такое будет... Судов много, и вверх, в Усть-Илимск, и вниз — к Кодинской Заимке. Плоты с Кежмы, Недокуров, из Таежного... С мая до середины октября так и сторожим Ангару. Как шуга ляжет — считай все. Сразу зажоры пойдут, потом и всю реку схватит. Хоть и неласкова Ангара, а здесь я душой отдыхаю. Как-то приехал к дочери в Красноярск, проснулся, как всегда, в пять утра, вышел на улицу — кругом дома, дома... Господи, думаю, пусто-то как, что здесь делать буду? Скоро и уехал».

Утром, едва рассвело, я услышала шум моторки и сквозь серую пелену дождя разглядела сошутую фигуру Бурмакина в брезентовом плаще и в шапке-ушанке.

Деревня Дворец стояла на угорах, спиной к реке. Между седыми бревенчатыми избами синела Ангара. В какую-то минуту солнце выглянуло из-под клубистых облаков и высветило черную, словно плывущую в волнах голову коня...

Конек высился на одной из крыш. Вскоре около этой избы уже работал, как всегда, Борис Чуласов. Примчался Ополовников: «Настоящий конь?» До сих пор мы видели коньки, лишь напоминающие по форме конскую голову. Александр Викторович метался, ища точку съемки: ему нужен был кадр без столбов с проводами, без антенн. Потом привычно встал за спиной Чуласова, рассматривая рисунок: «Молодец, Боря. Рука у тебя твердая, да и фактуру дерева чувствуешь». Леонов, услышав эти слова, сказал довольно: «Что ж, пора и Сибири готовить своих «деревянщиков». Дело-то наше принимает большой размах».

Мы так увлеклись коньком, что не сразу обратили внимание на стоявшую поблизости женщину в телогрейке, с папиросой в зубах. Она, видно, давно наблюдала за нами.

— Топить будете? — спросила она глухо.

Но, узнав, что мы совсем по другим делам, поманила пальцем Леонова, признав в нем старшего:

— Пойдем покажу...

Мы прошли в избу. Пол был застлан домоткаными и вязанными из тряпок половиками, а сверху прикрыт полиэтиленом. На стене висел вырезанный из журнала портрет Гагарина; в углу, возле большой иконы, горела лампадка. Краски на иконе были яркие, непотемневшие.

— Это Иверская божья матерь с младенцем, — сказала хозяйка. — Раньше на том берегу большая каменная церковь стояла, перед войной, как помню, сломали ее. Мать у меня верующая была, икону оттуда и вынесла. Наказывала никому не отдавать, только по крайности — хорошим людям.

— Когда церковь в музее поставим, икона пригодилась бы. Отдадите?

— Может, и отдам...

Все ближе Кодинская Заимка, конечный пункт нашей экспедиции. Промелькнули остров Сосновый с заброшенными дворами, напоминающими крепо

сти, и деревня Рожково, над которой с гортанным криком, словно прощаясь, проплыл клин журавлей, и деревня Пашенная, на туманных лугах которой тихо и росно (здесь от полусотни дворов остался «в живых» десяток), и светлые шиферные крыши разросшегося поселка Проспихино, откуда уходят плоты по Ангаре, и серые кресты сельского кладбища покинутой деревни Усть-Кода...

Тишину над рекой нарушил далекий гул. Скрипом кранов на пристани, ревом самосвалов, перестуком молотков встретила нас Кодинская Заимка.

После дня стоянки у Кодинской Заимки, возвращаясь, мы заметили, что склоны сопок потемнели, желтое пламя лиственниц и берез потухло, кое-где легли пятна снега...

Капитан торопится, идем без остановок. Только ближе к вечеру пристали к берегу, там, где над скальным обрывом белел треугольничек створного знака. По словам охотников из Кежмы, неподалеку от этого знака должно было быть настоящее зимовье. Ополовников уговорил нас поискать зимовьюш-ку. Поднялись на скалу. Идем через облетевший серо-палевый осинник — лес словно наполнен туманом. Мягкая узкая тропа ведет все глубже в лес. Появились сосны — желтые высокие свечки. Красные ягоды брусники мелькают среди опавшей хвои. Тихо. Вдруг — чуть слышный шум воды... Спустившись со склона, увидели быстрый ручей и на берегу его зимовье. Избушка была сложена из бревен, крыша устлана драньем. Лабаз, тоже из бревен, поднятый на могучих пнях лиственницы, стоял рядом. Топором, без гвоздей сработано было это зимовье.

— Я же говорил, я же говорил, — волновался Ополовников. — Чуть подальше от жилья и найдем!

Солнце заходило, его последние лучи, блеснув над кронами, будто срезали стволы деревьев, ложились полосами на желтую листву, поблескивали в заберегах ручья.

— Я самый невезучий человек, — сокрушался Александр Викторович, — когда нашли, наконец, приличное зимовье, надо уходить. А я хочу снять его отраженным в воде, при свете...

— Мы еще придем сюда, — сказал Леонов.

9