Вокруг света 1977-10, страница 50

Вокруг света 1977-10, страница 50

духе. Но гул не тот, что на пасеке: взволнованный, нервный, быстро нарастающий и резко срывающийся на высокой, почти комариной ноте. Наверное, им непонятно, откуда такая уйма меда, что здесь с ним делают...

У башкир существует обычай: коль попал на откачку, выпей стакан меда. Гость в такую минуту — добрая примета, но только если он отведает угощения.

, Его наливают прямо из краника медогонки, жидкий, почти бесцветный липовый мед. И горячий — в медогонке он нагревается. Через стекло стакана ощущаю тепло яйтарной жидкости. Глоток. Другой... Перестаю ощущать пряность. Уже не чувствую «букета»... А хозяева стоят вокруг, прихлопывают в ладоши:

— Пей до дна!

Кажется, я уже липкий, как этот пол, эти стены... Отставляю пустой стакан. Сколько мечтал, и вот наконец...

— Настоящий лйпец? — спрашиваю.

— Нет, улыбается хозяин. — Тут еще, кроме липы, донник, подсолнечник. Как ехал сюда, поля видёл? А настоящий — у батыра Сафуана.

Сафуан Ильясов держится по-королевски. Величествен с коллегами, снисходителен к чужакам. К любому гостю обращается одинаково — «друг», и звучит это несколько покровительственно.

Двухкомнатный просторный домик сияет чистотой; медогонка и склад отнесены в сторону. В домике — стенды с экономическими показателями работы хозяина пасеки и его соперников по соцсоревнованию, телевизор («Это, друг, премия с ВДНХ»), коврики, половички.

— На этой пасеке мой дед работал, отец работал, я сорок лет работаю. Даже вот «водопровод» своими руками сделал...

Действительно, горный ручей запружен и отведен к домику.

— У Гареева был? Мед пил? Тогда я сотами угощу. Если не боишься, друг, айда вместе-

Стремительный, жилистый Сафуан Ильясов идет без маски по «проспектам и переулкам» своего огромного пчелиного городка.

Пока он перебирает рамки в поисках спелой, полностью запечатанной, помощник окуривает улей из дымаря.

— Пчела от дыма дуреет, как иной человек от славы или безделья, — мельком замечает хозяин.

Спрашиваю у него:

— Сколько меда за свою жизнь накачали вы, Сафуан Фа-тыхович?

Он опускает рамку, прищуривается. Две пчелы, взволнованные «разбоем», садятся на щеку. Ильясов смахивает их, серьезно отвечает:

— Москву можно было бы целый год кормить!

Уже за столом, нарезав ломтями мягкий домашний хлеб, он сноровисто извлекает соты из деревянной рамки, режет их на куски, удаляет проволочки, служащие опорой!" Вдоль разрезов выступает золотистая жидкость.

— Угощайся, друг!

В воске вязнут зубы, но запах, букет меда непередаваемо хорош. И чем туже восковой комочек, тем острее вкус каждой капли. Воск мы складываем в чистую миску — здесь ничего не пропадает, его потом вытопят и сдадут, и к доходу от медовых рек прибавится толика от восковых берегов.

Хозяин неспешно ест мед и хлеб, пьет чай и при этом успевает прочесть целую лекцию.

— Были в Башкирии свои «медовые вожди» — Юрьевы. Так они только сотовый мед признавали. Две рамки в коробку сложат, жидким медом зальют; тот, конечно, засахарится, а в сотах — свежий. Даже за границу такие «консервы» вывозили!

Он жует воск, продолжает с паузами:

— Но по совести... друг... это...

не настоящий... липец...

— ???

— У деда здесь колоды стояли. Без рамок в них пчелы соты строили. Это значит — никаких проволок. То был мед — с детства помню!

...Вот они, гигантские обрубки древней липы. Наверное, очень древней: ведь не за два или три десятилетия ствол ее стал толще бочки. А потом липу спилили. Разняли ствол на части, выдолбили сердцевину, подсадили рой.

— Дед мой получил их в наследство от своего деда. А тот, может, от своего, — говорит пасечник.

Три могучих обрубка в углу двора напоминают старые гши. Зато в четвертом шумит, звенит,

жужжит беспокойная пчелиная семья. И язык не поворачивается назвать этот обитаемый сруб колодой; так скорее можно сказать о тех, мертвых. А хозяин тем временем жалуется, что вот, мОл, вынужден он держать эту действующую — на потеху детишкам и для удовлетворения любопытства приезжих. А выгоды никакой: рамочные ульи дают меду больше, да что поделаешь, односельчане требуют сохранить для славы деревни...

Продолжая ворчать, он приподнимает должею — верхнюю крышку колоды, и на мгновение • я вижу то, чего не увидишь в современном рамочном улье, — пчел за работой. Но только на мгновение: размеренный гул улья тотчас сменяется тревожным шумом, его обитатели бросают «мирный» труд и эскадрильями взлетают на защиту родного дома. Мы поспешно закрываем должею.

Резать свежие соты хозяин не собирается — недавно брал. Угощает старыми колодными, с которых натекло чистого, душистого, терпкого меда; он начинает загустевать в открытой посуде. Угощая, хозяин безнадежно машет рукой:

— Да разве это настоящий липец? В старину колодный мед хранили только в липовой посуде, чтоб с металлом или со стеклом не стакнулся. Последнее это дело — липец из таза...

— А у вас настоящей посуды нет?

— Ха! Ее ж делать надо. Чи-ляк для меда — это сколько времени уйдет! Да и мастеров теперь таких нет. Ведь из цельного ствола его выдолби, сбоку ушки для веревки пробей, да не сквозные, чтоб мед не вытекал и чтоб веревка липеца не коснулась. А стекло или веревка — из меда дух и скус вон, одна сладость лишняя останется.

— Как же получается: колоды — вот они, а чиляка нет?

— Был. Всего лет двадцать как продал.

— Кому?

— Да в заповедник. На деньги польстился, а сам без ладного меду остался. Эх, грехи!..

Воистину Башкирия — гигантский музей пчеловодства под открытым небом. Правда, музей этот без последнего «зала»: не увидеть здесь современного индустриального медосбора, кочующих пасек, крупных ферм. Специалисты говори

48