Вокруг света 1981-11, страница 22
/ ' * г ' летом. А через несколько минут Ил-14 снова появляется из облака, которое сам же создал своим первым заходом. И снова вниз летит еще одна бочка. Так за рейс самолет сбрасывал восемь-де-вять бочек. Обычно в это время за рычагами тягача сидел более опытный Максим Люберец, я бегал вокруг машины с лопатой. Покопавшись в двух-трех ямах, слышал, как лопата с лязгом ударялась о бочку. Я делал знак водителю. Тягач, дымя выхлопными трубами, подходил к яме вплотную. За это время мне надо было откопать бочку хотя бы на треть. Наконец я вылезал из ямы, уворачиваясь от струй выхлопа работающего мотора, заходил за машину. От ее заднего крюка метров на десять извивался спиралью помятый, нетолстый, толщиной с палец, стальной трос. В обычных условиях с ним не было бы никаких проблем. Но здесь, при температуре минус пятьдесят, он становился жестким, непослушным — будто в три раза толще. Трос оканчивался петлей, которую я хватал двумя руками и накрывал ею торец бочки. Затянуть ее мне не хватало сил, поэтому я обнимал бочку, стараясь руками и грудью удержать на ней петлю, и тут же давал сигнал водителю. Мотор снова выбрасывал ядовитый дым, и машина начинала медленно двигаться, выбирая слабину троса, распрямляя измятую спираль... Рабочие дни на станции были спокойные и размеренные. После бочек мы обедали, спали с часок. Зато оставшееся время до глубокой ночи все занимались наукой, не только я сам, но и начальник станции Максим Любарец, и те, кто находился в это время на Комсомольской,— помогали науке чем могли... И как много мы успевали сделать! Наша размеренная жизнь на станции прерывалась появлением Ли-2. Обычно после посадки, безостановочной разгрузки самолета и дозаправки — торопились из-за сильных морозов, когда оставалась еще какая-нибудь минута до взлета, в проеме люка показывался флагштурман Юра Робинсон. Он весело, понимающе подмигивал нам: — Счастливо оставаться, ребятки! На Юру было приятно смотреть, разговаривать с ним, но главное — приятно летать. Я говорю в прошедшем времени потому, что через несколько лет он ушел от нас. Последние его слова были записаны на магнитофонную пленку службой связи: «Стали три мотора. Последний мотор работает ненадежно. Недодает оборотов. Удержать машину в горизонтальном полете не можем. Снижаемся...» Дальше на этой пленке шел лишь треск помех. Позднее на торосистом морском льду среди ропаков нашли след от длинной замерзшей полыньи, которую пропахал, падая, тяжелый самолет. Рядом валялся оторвавшийся при падении обгорелый мотор с погнутыми лопастями винта. Но тогда, в Антарктиде, все складывалось иначе. Юра запомнился мне всегда одинаково ровным. Он в любую минуту мог сказать, где мы летим, замечал то, чего не видели другие. Однажды после очередного полета Юра показал несколько кружков, нанесенных карандашом на белый, пустой лист бумаги вдоль одинокой линии, показывающей маршрут полета из Мирного на Комсомольскую и дальше на станцию 20 |
