Вокруг света 1981-11, страница 20

жить до Трубы в Мирном, уже не оставалось почти никаких сомнений в том, что они доживут до прихода корабля. Ни у кого, кроме летчиков, нас, пассажиров, улетающих на Купол,— нам думать о Трубе было еще рано,— и водителей, которым, прежде чем подняться на борт, еще предстояло водить трактора с гружеными санями по ненадежному, раскисшему морскому льду во время разгрузки...

Подняв стеганый капюшон куртки и чуть отвернувшись в сторону от жесткого ветра, постоянно дующего в это время суток с Купола, я в который раз ловил себя на мысли — не сон ли это? Я ли стою здесь, среди этого хаоса льдов на краю Земли, дожидаясь, пока для нас троих прогреют моторы самолета...

А ведь совсем недавно, год назад, я занимался изучением процессов плавления и разрушения на поверхности метеоритов и других тел, входящих с большими скоростями в атмосферу. Я совал модели, сделанные в виде конусов, сфер, цилиндров, в сверхзвуковую аэродинамическую трубу горячего воздуха или прямо в раскаленную струю ракетного двигателя и смотрел, фотографируя, как тает срезаемая головной ударной волной передняя часть этих моделей, пытался создать математические модели процесса. В поисках природных аналогий просмотрел много литературы, интересовался и тем, что написано о льде и ледниках. Ведь таяние в них играет немалую роль, и изучают эти процессы давно. Казалось, я смогу почерпнуть что-то ценное. И вот обнаружилось, что ледники, эти громадные массы сползающего по горным склонам льда, почти не изучены. А ведь то, чем я занимался — теплообменом в толще,— определяет у этих сверкающих на солнце красавцев все их существование, их прошлое и будущее. Сотни людей изучают процессы, происходящие в машинах, но создается новая машина — и вся работа представляет лишь исторический интерес; а тут рядом лежала белоснежная целина — и какая! Ведь машина Земли работает вечно, поэтому каждая крупица знания о ней никогда не потеряет интереса. Точка зрения была для меня новой и невероятной. А какие объекты исследований! Горы, моря, Антарктида!

Тогда, в далеком 1956 году, двадцать пять лет тому назад, все вдруг заговорили об Антарктиде: первая советская антарктическая экспедиция высадилась на этом континенте. Суда, доставившие ее туда, вернулись обратно, и десятки статей очевидцев появились в газетах, огромные фотографии на витринах улицы Горького...

Я снова просмотрел литературу по

гляциологии. Узнал, что Антарктиду можно представить приближенно как огромную круглую, если посмотреть, сверху, ледяную плиту. Она отвесно обрывается в окружающие ее со всех сторон моря. Под действием собственного веса эта плита, толщина которой в центре — около четырех километров, растекается по радиусам к периферии и, достигнув берега, откалывается в виде айсбергов. Именно поэтому края много тоньше, чем центральная часть, и форма ее напоминает каравай хлеба. Антарктический «каравай» льда сохраняет свою форму благодаря тому, что постоянно на его поверхность ложится снег.

Вот тут-то я удивился по-настоящему. Оказалось, что процесс переноса тепла, происходящий в толще огромного ледяного щита Антарктиды, внутренне очень схож с процессами, происходящими у поверхности моего куска железа, летящего с космической скоростью сквозь воздух к Земле. Только на то, что происходит с метеоритом за доли секунды, нужны сотни тысяч лет в Антарктиде. Математические уравнения процесса теплообмена для маленького метеорита и огромного ледникового покрова оказались одинаковыми в так называемом «безразмерном виде».

«А что, если предложить эту аналогию как основу подхода к исследованию теплового режима ледника Антарктиды? Составить программу,— думал я,— и самому попробовать выполнить ее?»

Лабораторию облетел слух: Вася увольняется, он едет в Антарктиду. Вася Пелевин! Мой сосед по комнате. Бегу к нему:

— Это правда?

— Да, уезжаю. Через месяц уходит корабль.

Вася — заслуженный мастер спорта по альпинизму, тоже кандидат наук, будет плыть на корабле вокруг Земли, а потом, где-то в загадочной ледяной стране, строить станцию, проводить какие-то наблюдения, бороться с чем-то. Значит, то, о чем мечталось каждому с детства, а потом постепенно забывалось как невозможное — возможно.

— С собой я тебя не возьму,— ответил просто Вася.— Весь штат укомплектован. Попробуй сходи в Академию наук, только там, кажется, лежат два мешка заявлений.

Необещающее начало. Но я понимал, раз Вася едет, это возможно. Однако что скажу в Академии наук: «Здравствуйте, я хочу в Антарктиду...» И все же я составил программу. Сходил в академию. Там посоветовали обратиться к начальнику Главного управления Северного морского пути Василию Федотовичу Бурханову. Ему подчинялись тогда первые советские антарктические экспедиции.

...Огромный кабинет. Картины — суда во льдах. Длинный стол для заседаний, и в конце его, за письменным

столом, сравнительно молодой адмирал. Это и был Бурханов. Волновался я, но постарался объяснить все как есть.

— В следующей экспедиции будет, по-видимому, работать группа гляциологов, правда, еще никто не знает, кто будет ее начальник.— Василий Федотович хитро улыбнулся.— Если вы хотите поехать в Антарктиду зимовать «— это нетрудно сделать. Вам просто необходимо пролезть через несколько игольных ушек. Первое — надо, чтобы работы, которые вы можете там провести, понравились начальнику отряда гляциологов. Предложений будет много, больше, чем можно выполнить по тем деньгам, которые ему дают... Потом надо, чтобы ваша программа стала реальной для выполнения. Постарайтесь достать приборы, оборудование, подготовить все для работы. Там не будет возможностей запросить помощь с Большой земли. Это тоже нелегко. И еще: ваше здоровье должно быть достаточно хорошим, чтобы выдержать долгую полярную зиму.— Адмирал остановился.— Я дам еще один совет. Постарайтесь стать незаменимым в отряде и чтобы ваша работа была одной из самых главных. Желаю успеха!

Я вышел из кабинета так, будто билет до Антарктиды у меня в кармане...

Мы мысленно уже отложили было свой полет, как вдруг к нам подощел, распрямившись, просветленный Осипов:

— Ну что стоите? — закричал он.— Загружайте самолет...

Тут же механики запустили моторы, и экипаж, послушный знаку своего командира, заторопился, подсаживая друг друга на стремянку.

Скоро после взлета каждый из нас нашел себе местечко, кто на стеганых теплых и мягких чехлах моторов, кто на куче спальных мешков, и уснул крепким сном. Уже давно минуло то время, когда во время всего полета мы жадно смотрели в иллюминатор... Разбудил меня механик, попросил ухватиться за что-нибудь.

— Самолет, не делая круга, через минуту идет на посадку,— объяснил он.

Мы летели на высоте метров двести над поверхностью ровной как стол верхушки ледникового каравая. Это и был Купол. Страшный холод и очень большая сухость воздуха в этих местах приводили к тому, что за самолетом от каждого из моторов тянулись сначала тонкие, а потом все разраставшиеся белые шлейфы. Летчики знали: чем больше кругов сделаешь над взлетной полосой или станцией, тем больше тумана сам себе напустишь, потому-то старались, если можно, садиться сразу, «с прямой». Я же узнал об этом лйшь после долгой жизни на Куполе... Раздался удар о снег полосы, еще удар — и машина запрыгала останавливаясь.

Моторы еще крутились, когда меха

18