Вокруг света 1981-11, страница 42

транспортной магистралью страны. Белому коню с сопровождавшими его самураями потребовалось на дорогу более двух недель. Они останавливались на всех пятидесяти трех стан-циях-заставах, расположенных с равными интервалами вдоль всего пути. По дороге шли торговые караваны, ехали купцы, брели странствующие монахи, паломники, шло множество всяческого народа, путешествующего по личным делам. Кроме того, и сёгун императору, и император сёгуну могли послать белого коня или пестрого петуха, заморского попугая и просто большой ящик со свитком. Каждую посылку сопровождала огромная свита. И все это огромное количество знати и челяди, правительственных чиновников и простого люда нуждалось в ночлеге, пище, питье да и кое-каких развлечениях. Немудрено, что постоялые дворы, рынки, лавки, харчевни, питейные, чайные дома и заведения не вполне респектабельной репутации росли вокруг застав-станций как грибы.

Путешествовали в основном пешком. Коня мог позволить себе лишь знатный дворянин, либо крупный военный чин, что, впрочем, было тогда одно и то же. Некоторые тяжелые грузы перевозили на вьюках, но чаще — на плечах носильщиков. Состоятельные штатские путешествовали обычно в паланкине, который несли двое-четверо носильщиков. Носильщиков меняли на каждой станции, подобно тому как на ямских станциях в России меняли лошадей. Даже правительственную почту из Эдо в Киото доставляли обычно не конные гонцы, а курьеры-скороходы, которые бежали от станции к станции и передавали друг другу почту как эстафету. По такой эстафете почта доходила до Киото за пятьдесят шесть часов. Колесных экипажей в феодальной Японии почти не было, и дороги тех времен для них не были приспособлены (коляски-рикши появились уже во второй половине XIX века по инициативе европейцев). Сила человеческих рук и ног стоила дешево в старой Японии, настолько дешево, что сёгунские власти считали ненужным и даже вредным строить мосты через крупные реки. В самом деле, зачем портить мостом такую прекрасную перегородку между двумя уездами, созданную самой природой! А для переправы на Прибрежных заставах имелся штат носильщиков, знающих броды, которые за умеренную плату перетаскивали самих путешественников, их паланкины и грузы на другой берег.

Вся эта кипучая жизнь, с ее бесконечным многообразием сцен дорожного быта, новых пейзажей, развертывающихся за каждым поворотом дороги, прошла перед глазами Хиросиге. В дороге и в самом Киото он сделал множество набросков и этюдов. И хотя позже ему приходилось путешествовать и по другим местам и отобразить

их в своих произведениях, серия «Пятьдесят три станции дороги Токайдо» стала вершиной его творчества, обессмертившей его имя.

Вот извилистой цепочкой от отмели к отмели караван носильщиков пересекает реку. Полуголые погонщики перевьючивают лошадей у шлагбаума заставы, а рядом, в таможне, чиновники перебирают и штемпелюют огромную кипу подорожных документов. Бьются о берег волны, нескончаемая процессия путников в широких соломенных шляпах течет по узкому проходу между скал. Кто-то прикорнул на узловатых корнях раскидистого дуба, кто-то поправляет ремешки сандалий, кто-то прикуривает у встречного, небольшая компания расположилась перекусить на траве у дороги.

Самурай приценивается к тканям в лавке, женщины отговаривают его от покупки. На вечерней улочке станционного городка бурная сцена: парочка торговок пытается затащить к себе прохожего, а третья глядит на это из окна с выражением бесконечной скуки.

Сосны шумят на ветру, дальние горы выползают из утренних туманов, клонится долу мокрый бамбук, исхлестанный косыми струями дождя, и издали встает над всем этим бесстрастно величавая заснеженная вершина Фудзи. Бесконечно большое и бесконечно малое, величественное и ничтожное, прекрасное и уродливое, отрешенное и суетное переплелись на этих картинах так, как переплетаются они в самой жизни.

...Если японцы чувствуют к гостю расположение, они любят показать ему вазу, картину-свиток на шелку.

Иноуэ Ясуси, известный писатель, у которого я побывал, вынес мне предмет своей особой гордости: пожелтевшую гравюру Хиросиге, аккуратно оправленную в красивую рамку.

— Подлинный. Девятнадцатый век, первое издание.

И, полузакрыв глаза, нараспев прочитал стихи поэта и каллиграфа Нан-сэя Кубори:

У моста Охаси

Сосны скрылись за сеткой

дождя.

Листок бумаги,

косые* штрихи — Комок подступает к горлу.

Это и было на гравюре: мост, сосны, дождь. Но я думал о другом. Какие-то лет сто пятьдесят назад, когда жил и творил Андо Хиросиге, человек такого положения, как Иноуэ, никогда не пустил бы его работ в свою гостиную. Более того, он почел бы неприличным беседовать о них с гостем. Место им было разве что в каморке служанки.

Служанке в наши дни подлинный Хиросиге не по карману. Но она вполне может купить для украшения своей комнатки гравюру Хиросиге, изданную в наши дни. С новых досок, точно копирующих старые образцы.

t^H ыло уже девять тридцать, когда мы с Колером законов чили раскладку по конвертам недельной зарплаты двумстам служащим Бейпортского филиала «Лэнгдон Индастриз». Я внес последнюю цифру в гроссбух, закрыл его, откинулся на стуле, снял очки в роговой оправе и устало потер глаза.

Управляющий филиалом Колер, шестидесятипятилетний седовласый толстяк невысокого роста, достал сигару из кармана своего безукоризненно пошитого костюма из плотной ткани.

— Засиделись мы, а, Стивене? — произнес он.

— Да, сэр,— ответил я.— Очень долгий день.

— По четвергам всегда так.

— Да, сэр.

Он встал и поправил свой шелковый в полоску галстук.

— Вот только уберу все, тогда и конец.

Он поднял с моего стола металлическую коробку с конвертами и направился к открытому сейфу, стоящему в конце кассовой комнаты... и как раз в этот момент распахнулась дверь и вошел человек в маске и с пистолетом. в руке.

— Оставайтесь на своих местах,— резко приказал он,— и тогда никто из вас не пострадает.

При звуке открывающейся двери я наклонился вперед, и сейчас, не смея шелохнуться, оставался в той же позе, держа руки на коленях.

Колер повернулся и стоял с коробкой, прижимая ее к груди, словно ребенка.

— Что все это значит? — властно спросил он.

Человек был одет в черную кожаную куртку и кожаное кепи, а черно-белая резиновая маска изображала череп с продолговатыми прорезями для глаз.

— А ты как думаешь, толстяк? — спокойно сказал он.

Колер облизал губы.

— Как вы сюда попали?

— Это неважно,— сказала маска.— Подойди вот сюда и поставь коробку на стол.

Колер поколебался, а потом медленно пошел вперед и поставил коробку с конвертами на полированную поверхность стола.

— Вы ж отсюда с этим не уйдете,— проговорил он.

— Ты так уверен?

Я следил за пистолетом в его руке, который был наставлен на Колера. Внимание этого человека было сосредоточено на Колере, поэтому я двинул правой рукой вдоль ног по штанине брюк к металлической ручке ящика своего стола. Там, как и в двух других столах кассы, лежал заряженный пистолет.

— Хорошо, толстяк,— сказала маска,— а теперь садись на стул.

Медленно Колер подчинился. Я

40