Вокруг света 1982-07, страница 32

ваться не умели, и три подаренных Ми-8 оставили, как они говорили, для более важных дел...

Мануэль узнал меня. Мы похлопали друг друга по плечам, и я изложил ему суть моего положения. Он рассмеялся: «Рад помочь. Сейчас повезу тебя на Паваяку, посмотришь, как идут работы, а потом на нашу базу в джунглях. Оттуда можешь улететь в Икитос, а если нет —■ проживешь несколько дней без проблем...»

От Капироны до Паваяку мы летели минут десять.

От посадочной площадки мы поднялись на командный пункт. Отсюда, с вершины холма, было хорошо видно, какими усилиями дается нефть в джунглях: вырублено сто тысяч квадратных метров сельвы, трактора, бульдозеры, компрессоры доставляли сюда в разобранном виде вертолетами. Собирали в специально построенных мастерских, часть техники переносили через джунгли, через болота буквально на руках...

Но труднее всех, пожалуй, было тем, кто пришел сюда задолго до начала работ. Об этом мне рассказал начальник участка инженер Фернандо Рехифо.

Для того чтобы определить места залегания нефти, нужно было составить сейсмологическую карту. Для этого геологи наметили маршруты нескольких партий. Точно по заданному курсу партии расходились пр джунглям. Они находились в сельве по нескольку недель.

...Впереди идут трочеро. Задача людей этой профессии — прокладывать трочу — тропу в джунглях. По пять-шесть часов в сутки, меняясь через каждые несколько сот метров, идут они, пригнувшись к самой земле. Передние рубят под корень кусты и тонкие деревья. Двое расширяют трочу, пилят толстые стволы, выкладывая из них мостки. Следом идут геологи, специалисты с грузом. Проложить трочу — это только полдела. Ее нужно все время поддерживать в рабочем состоянии. Влажность и муравьи превращают бревна в труху недели за две. Время не ждет. До наступления темноты нужно пробить два километра тропы, найти сухое место, сварить пищу и повесить гамаки.

В джунглях люди не ставят палаток. Жара не даст отдохнуть, вымотает силы. Если же пойдет дождь и станет холодно, можно спать, сидя в гамаке, сжавшись в комок, стараясь сохранить тепло. После трудового дня трочеро спят как убитые. Вероятность того, что на лагерь нападет дикий зверь, крайне мала: звери боятся шума, людей. Змея тоже не страшна, если не наступить на нее ногой, за исключением знаменитой «шушупи» — змеи-собаки. Эта тварь всегда нападает первой. Охотится она ночью и, как правило, извещает о своем приближении. «Собакой» ее назвали, наверное,. за злобность; звук, который она издает, больше похож на кудахтанье, чем на лай. Если в лаге

ре кто-то услышал кудахтанье шушупи, прислушиваются все, определяя по звуку, куда она держит путь. И если она идет на лагерь, люди снимаются и уходят. Сражаться с шушупи в темноте слишком опасно.

Когда группа выходила на заданную точку координат, в точно назначенное время производился взрыв. Сейсмографы принимали отраженные от различных слоев колебания звука, и таким образом по сейсмическим картам определялось место возможного залегания нефтяного пласта...

Отсюда, с командного пункта, было видно маленькое озерко нефти, натекшей из скважины, пока ставили заглушку. Казалось, ее блики можно было увидеть в глазах каждого рабочего и самого начальника участка — так взволнованы они все были.

Нефтяной бум обещал новую жизнь этим краям, всем и каждому, кто здесь трудился...

АМАЗОНСКИЙ АЛИТЕТ

Я нашел Мануэля у вертолета. Рабочие заканчивали погрузку каких-то деталей, которые мы должны были отвезти на базу «Петроперу», минутах в двадцати лета от этой скважины.

— Тебе придется пока жить с нами,— сказал Мануэль.— Самолета в Икитос сегодня не будет.

За три дня в лагере «Петроперу», расположившемся в небольшой деревушке Интуто, мне довелось попробовать хвост крокодила, черепашьи яйца, съесть кусочек удава и обезьяны. Здесь, как и во всей сельве, ели все, что можно было добыть...

— Эй, журналист из Москвы,— услышал я насмешливый голос Мануэля на следующее утро.— Все новости проспишь.

— А что, нефть нашли? — вскочил я.

— Сейчас нефть никто не ищет, мой дорогой, сегодня воскресенье. А вот проехаться с Джони на моторке тебе, я думаю, не мешает.

Я быстро собрался, прихватил бутерброд из столовой с какой-то белой твердоватой рыбой (оказалось, это и был кусок хвоста крокодила) и помчался к реке.

Джони, сухощавый, улыбчивый индеец, ждал меня в резиновой лодке с мотором. Я сел на нос, приготовил камеры, и мы двинулись. В течение двух минут все было спокойно, мы отошли от берега метров на двадцать, и тут все переменилось. Мотор завыл, лодка рванулась, резиновый нос вместе со мной задрался, и мы понеслись со страшной скоростью по реке. Минут через десять началось для меня новое испытание — «кебрады». Вода в этих заводях Амазонки, образующихся в периоды половодья, черная, гладкая как зеркало. В ней отражаются без искажения, сохраняя цвет, кусты и деревья. Отличить отражение от самой ветки я был не в

состоянии. Несколько раз казалось, что мы на полной скорости просто влетаем в чащу, я пригибался, приготовившись к удару, а Джони, заметив это, еще поддавал газу и хохотал как ненормальный. Этот индеец был фанатиком скорости. Лодку, однако, он вел мастерски, уворачиваясь от кустов, низко нависавших ветвей деревьев и островков.

— Не спеши так, а то я не смогу ничего разглядеть и сфотографировать,— сказал я. Он сразу согласился, сбавил скорость. И вовремя: из-за поворота вышла длинная лодка-каноэ. На ее носу сидела молодая индеанка, за ней маленькая девочка, на задней скамейке сидел и греб, плавно работая веслом, индеец со строгим лицом. Между ним и женщинами лежала гора бананов.

— В лагерь повез продавать,— пояснил Джони.

Индеец, увидев, что я навожу фотоаппарат, приосанился, выпрямил спину и сказал что-то женщинам. Те тоже подтянулись, напряглись... Я подождал, пока они подготовятся, и сделал снимок.

Минут через десять мы уже были у дома этого индейца. Родня его оказалась малоприветливой, и я, не останавливаясь, прошел за Джони мимо.

— Почему у них такие мрачные лица? И почему они не поздоровались в ответ? — спросил я у своего спутника.

— А ты не понял? — поинтересовался он.

— Нет.

— Понимаешь, они не любят, когда их фотографируют, а они без рубашек.

— Они что, думают, будто фотоаппарат унесет часть их души? — спросил я, поскольку сталкивался с таким повернем среди индейцев в горах. Там некоторые старики считали, что если на бумаге появляется изображение человека, значит, его уносят с собой и с ним могут сделать что угодно.

— Нет,— возразил Джони.— Они не любят, когда их фотографируют без рубашек, потому что они цивилизованные люди, а их хотят представить как диких индейцев. Понимаешь?

Через несколько минут мы вышли на небольшую полянку. Справа стояла хижина — как везде в джунглях, крьь ша на столбиках. В метре от земли к столбикам прилажен помост из досок и тонких стволов деревьев, в двух метрах от пола начиналась двускатная крыша из пахи. На полу, свесив ноги, сидели индейцы: старик лет шестидесяти, старуха неопределенного возраста, сухая, с вытекшим глазом, молодая тридцатилетняя женщина и совсем юная, лет шестнадцати, индеанка в положении. Рядом с ними в пыли вместе с двумя собаками, индюком и поросятами возились малыши.

Я остановился, поздоровался со стариком, потом со всеми остальными. Они приветливо посмотрели на меня, а после того как я угостил их сигаретами (закурили все взрослые), разговор пошел совсем непринужденный.

30