Вокруг света 1983-01, страница 49

ТАК ОТКРЫВАЛИ ЗЕМЛЮ

не было ведомо. Догадывались догадливые — уж больно князь нагловат был, плохо различал, где свое, а где державе надлежащее...

А Михайла Волков, да Степан Косты-лев из Коркинской слободы, что у Чеуж-ского острога — поселения на Оби (севернее нынешнего Новосибирска), да Федор Комаров из острога Белояр-ского на Оби же (возле современного Барнаула) подались, пока зима, к верховьям бурной алтайской речки Алей — там, как значилось в доношении Косты-лева и Комарова, есть в недрах «прибыльная» медная руда. За такую, не скупясь, платит казна отменные денежки. Костылев с Комаровым хорошо знали те рудные места, потому что жили от них недалеко. Много дней добирались все трое из Тобольска в Томск. Шли на восход и на восход — сибиряки все ближе к своим домам, а Михайла все дальше и дальше от родимой Рязан-щины.

Не доезжая до Бердска, Степан Костылев с друзьями завернул в родную Коркинскую слободу на денек-другой отогреться. Местный приказчик Константин Захаров «удержал было их челобитную у себя и¹ руд искать не велел». Но, узрев подпись губернатора, сказал:

— Что ж, валяйте, коли охота есть. А по мне, ребята, не совались бы вы на Алей, пока лихо вас обходит.

Не послушали. До места, которое хорошо знал Степан, было еще несколько дней санного пути. Добрались. Кругом горы, долина в обильном снегу, глушь, вековая дремь. Алей здесь стиснут крутыми увалами. У озера нашли искомое место. Работали споро. Вырыли трехсаженную яму-дудку. Когда добрались до самого, как показалось, добротного минерала, отколупнул Степан увесистый изжелта-зеленый кусок, протянул Волкову:

— Ты, Михайла, в столичных рудо-ведцах ходишь, не нам чета. Говори, гож ли камень, что под ногами у нас? Не зря шли?

А тут и говорить нечего было. Михайла узнал ее, руду медную, по надежному признаку — зеленой гуре. Повертел кусок в руках и приметил, что руда действительно богатая да еще и с примесью какой-тб, на серебро схожей. Улыбнулся:

— Гожая! Ох, гожая, друзьяки! И шли не зря.

К весне — вот-вот половодье — вернулись в Томск. Предъявили руду в канцелярии томскому воеводе, иначе коменданту, Василию Козлову. И новую челобитную подали с описанием, где нашли, и с просьбой немедленно отправить добытое в Тобольск, а там и дальше — в Петербург, в Берг-коллегию. А лучше бы, дескать, свелел бы комендант их самих послать в столицу с той рудой... Козлов разгневался не на шутку, будто его собственной чести было нанесено оскорбление. На самом же деле он понял: прибылям его наступает конец. Он отлично знал те рудные места.

Оттуда, от местных приказчиков, старост и воевод, от приказных людей и даже крепких алтайских крестьян получал он немалую мзду лишь за то, что не пускал в те места государевых рудознатцев. И вот тебе на! Эти трое сумели обойти его, Козлова, и содеять свое лихое дело. В беспамятстве он прогнал рудознатцев вон.

Отпела птичьим щебетом весна, отошло половодье, на Томи четче обозначились берега. Жили впроголодь, ютились на постоялом дворе, оставленные про запас деньжата таяли — что делать? Степану и Федору еще куда ни шло — местные ведь, сибиряки! — а ему каково, Михайле Волкову?

— Вы, ребята, как хотите, а мне жить скоро будет не на что. Пойду по Томи, может, найду что. Чем зря сидмя сидеть. Тогда можно будет в Тобольск обратно податься.

Помолчали. Ехать по Томи — лишние расходы. Но и друга в беде оставлять немыслимо.

Наняли лодку и гребца, подались вверх по Томи, против течения. За городом берега топкие, низменные. Затем пошли обрывы. На скосах круч — словно книга рисованная: сверху лента чернозема, под нею глины, затем лента песка, дикого камня — шифера, а потом и вовсе пояса темных, рыжих, коричневых, желтоватых и прочих оттенков. Тянутся извилисто, в иных местах вдруг круто уходят в воду, в неимоверную жуть — поди узнай, на сколько саженей сигают те ленты в нутро земли.

В Верхо-Томском остроге (верст двести по реке выше Томска) пристали к крутой отвесной скале. Рядом, из распадка, вливалась в Томь бурная речка, тут же узнали — Чесноковкой зовется. На верху скалы виднеется бревенчатый частокол, за ним — серые кровли строений и затейливая луковка церкви.

— Теперь, ребята, стоп,— сказал Михайла.— Дальше — пеши. Пусть гребец с лодкой остается, а мы — айда.

Взяли кайлица, веревки, лопату, поднялись в селенье помолиться богу и показаться волостному старосте, затем отправились гуськом по берегу Чесно-ковки к ее истоку. Тропка то вверх, то вниз. Лесная поросль. Кедровый бор. Михайла пристально смотрел на берег, приседал, заметив минерал или голыш. Справа в Чесноковку впадал ручей, на берегу все чаще попадались куски аспидного камня.

— Уголье, ребята. Тут недалеко должно быть его покоище. Вода его подмывает и осколки несет вниз по течению.

Пошли по ручью, вышли к жилью — две-три избушки да юрта, за ними снова широкий плес Томи, с обрывистого берега далеко видны заречные леса.

— Можно было гребца не оставлять, а на лодке сюда по Томи добраться,— задумчиво обронил Степан.— Околесили-то сколько.

— Конечно, можно,— согласился Михайла.— Да ведь так ничего и не

увидели бы. Рудознатцу, ребята, семь раз околесить и только раз найти. В том наука.

Из юрты вышел человек, по раскосым глазам признали: татарин.

— Эй, деревенька-то как кличется?— шумнул Михайла, подходя к нему.— Да ты нас не бойся, мы — с миром.

— Я и не боюсь,— ответил тот.— А деревеньку мы зовем Ким-рва.

— Про что он лопочет? Что значит ким-рва?

— По-ихнему,— сказал Федор, морща лоб,— по-татарски, значит, «горелая гора»

— Горелая?

— Да. Тут она, должно быть, и есть, на берегу. Вот тропка.

Направились вниз, по реке. Татарин подался было им вслед, что-то закричал, замахал руками. На крик вышли из ветхих избенок мужики, угрюмо поглядели в их сторону, перекрестились с сожалением и страхом.

Вызывала та гора у тамошних жителей суеверные чувства. Много лет подряд горела тут сама земля. Несло по окрестностям вонючий смрад. Бежали ночами по склонам огненные струйки. Кочующие и оседлые татары говорили, что это разгневался некогда на людей всемогущий шайтан; русские мужики связывали этот огонь с проделками нечистой силы. Но вот за несколько лет до описываемых событий гора вдруг перестала пылать, отгорела, погасла ², улетучился смрад, но подходить к ней по-прежнему боялись. И только эти трое рискнули подойти — что ж, пусть их накажет дьявол...

Тропа неожиданно исчезла. По откосу спустились к воде, осмотрелись. Почти на треть гора была сожжена, превратилась в багрово-оранжевую. Казалось, что порода, камни и огненно-рыжая осыпь у самой воды все еще накалены. Михайла притронулся к одному такому камню — нет, оранжевый осколок был холоден. Поднял глаза. Вверху, за четко отмеченной огнем чертой, тянулся кустарник. Ближние кусты обожжены, на них мертво висят свернувшиеся листья, далее, к вершине, зелень все сочнее и сочнее.

Набрался смелости, взошел — будь что будет! — на багровый бок горы. Тюкнул лопатой — из глуби угрожающе отозвалась пустота. Степан с Федором ожидали внизу, у самой воды. Взглянул на них, потом снова посмотрел вверх. И тут заметил на отвесе пепельно-серую полосу. Вскарабкался к той полосе и стал неистово грести лопатой, потом

¹ С точки зрения топонимики, подобное толкование происхождения названия сначала деревеньки, а затем и города Кемерова наиболее вероятное.

² Именно по этой причине «горелую гору» не заметили ни Мессершмидт со Страллен-бергом в 1721 году, ни Гмелин с Мюллером в 1734-м, ни Фальк в 1771-м, проплывавшие мимо нее по Томи. Они видели и картинно описали только «огнедышащую гору», пылавшую огнем в районе Кузнецка, за триста верст от «горелой горы» Михайлы Волкова.