Вокруг света 1985-09, страница 38

ки текут на север, там живут ненцы. Они не понимают по-хантыйски. Тунгусы тоже не понимают наш язык, поэтому разговариваем с ними по-русски. Если с нами поедешь, всех посмотришь, мы на восток заезжать будем, ближе к Енисею, там промышляют тунгусы и енисейские остяки. Потом вернемся сюда, к отцу. На Тазу, у селькупов, Прасины живут, это моя родня, их тоже надо посмотреть, а может, встретимся с ними на охоте, они ведь не пойдут белковать на север. Один мешок муки мы оставим отцу, а два нам хватит. Рыбу, птицу будем добывать долго можно ездить...

То ли полюбил одиночество старик Федор, то ли его вообще трудно было удивить, но он не выразил никаких чувств при нашем внезапном появлении.

— Пычавола,— равнодушно ответил он на приветствие и, ни на кого не глядя, начал набивать трубку.

Потом он три дня сидел в одной и той лее позе, прислонившись спи ной к стойке чума. Казалось, ему не бывает ни тепло, ни холодно, а всег да одинаково. Только изредка вы ходил он на улицу и сбивал палкой лед, наросший на рогатине, потому что она стояла прямо у входа в чум и постоянно обмерзала льдом. Говорили, что Федору сто четырнадцать лет. Проверить это было нельзя, но, во всяком случае, около ста ему было точно, так как недавно хоронили его старшую дочь Л ар ими, которая умерла на семьдесят восьмом году жизни. Старик Федор лет до девяноста ходил на охоту, а лет десять тому назад даже гнал вместе с Кузьмой медведя, который напал на пасущих ся возле чума оленят. Это был по следний случай, когда ему понадо билась рогатина...

Сколько километров уложил ста рик под свои лыжи, не знает никто. А теперь эти лыжи, обтянутые мехом выдры, служат чем-то вроде полки, куда можно положить для просуши вания обувь или пачку махорки. Последние годы Федор жил в семье младшего сына, то есть Кузьмы.

Утром Кузьма проснулся первым и, не вставая, поджег стружки в железной печи. Потом встал, взял тон кие сыромятные ремни, протянул их мне и Лизе:

' — Плетите, по дороге будем ловить одичавшего оленя.

Когда Кузьма пригнал пойманных оленей, отпущенных в колодках с ве чера, длинный новый аркан был готов. Световой день уже кончался. Мы сидели на полу, и при свете керосиновой лампы каждый занимался своим делом: Лиза кроила Кузьме меховые унты, Виктор ножом обра батывал березовую болванку, в ко-

Когда-то ханты считали, что добрый старец Торум научил людей охотиться, делать посуду, собирать ягоды...

торой уже угадывалось топорище, Кузьма разбирал затвор винтовки.

Меня как этнографа более всего интересован старик, но беседа не получалась Если бы он изредка не прижимал пальцем пепеч в трубке, можно было подумать, что он постоянно спит. К тому же я плохо пони мал по-хантыйски. а он по-русски. И все же хотелось разговорить стари ка... Включаю приемник, Кузьма слушает передачу. Прошу перевести для старика сообщение о том, что люди летают вокруг Земли... Кузьма переводит. Старик в ответ говорит долго, но о чем? Наконец Кузьма объясняет мне:

- Отец говорит, что когда мы по едем дальше на север, го будем проезжать мимо большого круглого озера, из которого вытекает река Корлики. Шаманы раньше поднимались так вышку, что озеро казалось им с чайное блюдце...

По рассказу Федора (он, кстати, совпадает с рассказами других старых хантов), на древней югорской земле все устроено очень просто. Где-то вверху, куда может подняться тоаько птица или шаман на бубне, обитает седой старец Торум. Там всегда светло, там березовый лес, там делается добро, там никто не умирает. А внизу, под землей, царствует злой противник Торума Кынь-лунг, одетый в черные одежды, остроголовый, как и его помощники. Под видом насекомых он посылает людям болезни, а когда человек ослабнет, Кынь-лунг ночью крадет его душу, уносит в свою обитель. Не так-то легко получить обратно украденную душу: Кынь-лунг взамен просит оленя. И время в нижнем мире течет наоборот, и старые там молодеют, а Обь, уйдя под землю где-то далеко на севере, течет на юг и появляется снова у своих истоков...

В среднем мире, где живут ханты, есть место всему: добру и злу, болезням и здоровью, удачам и неудачам на охоте. И никто не знает, сколько столетий идет борьба между Торумом и Кынь-лунгом за перестройку земного мира...

Сегодня мы покидаем пристанище Федора. По дороге делаем остановку у запоров рыбы. Вынутые из воды щуки моментально коченеют, приобретая пепельный цвет, и их остается только разогнуть, чтобы в мешках они занимали поменьше места. Окуни замерзают еще быстрее со всеми своими растопыренными колючками. Работа шла уже к концу, как вдруг рядом в мелком тальнике я заметил куропатку. Белый комочек уставился на меня глазом — единственной черной точкой. Я огля делся и увидел, что таких черных точек множество. Подошел к нартам, взял малокалиберную винтовку и подал Кузьме. «Чак» — осечка, и так несколько раз подряд. Снимаем кусок бересты, поджигаем его и разогреваем затвор. Теперь винтовка стреляет через два раза на третий.

— Хватит,— говорит Кузьма, поднимая четырех птиц.

Олени бредут по глубокому снегу и тянут нарты, три нарты с людьми и три с грузом. Кузьма идет впереди обоза на лыжах, прокладывает тропу. Кругом низкорослый редкий сосняк.

— Теперь нельзя громко говорить, надо ехать совсем молча,— предупреждает всех Кузьма.

Внезапно из лога выскакивает олень — бык с огромными рогами — и пристраивается сзади обоза. Это видит Кузьма и падает ничком в пушистый снег. Обоз медленно двига ется дальше, и вот уже несколько метров разделяют Кузьму и приставшего оленя. Но олень, заметив лежащего в снегу человека, шарахается в сторону. В этот момент Кузьма бросает аркан. Петля не успевает сузиться, и бык полностью проска кивает в нее, уходя прыжками в лес. Кузьма сматывает аркан в кольцо и крадется к оленю так, как будто все свои сорок пять лет только к этому готовился. Олень останавливается, оглядывается. Кузьма замирает на месте. Виктор тоже надевает лыжи и обходит быка стороной. Вот он уже идет ему навстречу. Кузьма прячется за деревом, и олень проходит ми

36