Вокруг света 1985-10, страница 32
ОЛЕГ ЛАРИН ПАСТОРАЛЬ В ПОЛОВИНЕ ШЕСТОГО 8 середины июня это повторяется изо дня в день, и я, возвращаясь с рыбалки, каждый раз останавливаюсь, как бы с разбегу натыкаясь на невидимую преграду. Стою, боясь пошевелиться, и считаю нежные, отрывистые, как челеста, такты, повторяющиеся с небольшим интервалом. А происходит вот что: в глубине ветвей старой колченогой березы, что нависла над крышей соседней избы, начинает петь какая-то непонятная, я бы даже сказал, посторонняя птаха. Вернее, она не столько поет, сколько жалуется, о чем-то предупреждает, что-то обещает своим робким серебряным посвистом. Весь день эта птаха помалкивает, скрываясь в густой листве, и только с закатом солнца, когда смолкает птичий оркестр, начинает пробовать голос. Что самое удивительное — она выходит в деревенский эфир в точно определенное время, когда хозяйки раз: бирают своих коров, возвращающихся с выпаса. После пяти-семи тактов нежная птица делает короткую передышку. И тут же —: это тоже мною подмечено — призывно мычит соседская корова Вертушка, ей мигом отвечают Жданка с Суб-боткой, а потом начинает свою партию коростель, или травник по-местному. В его грубой песне, будто точат ржавую косу, сразу же тонут трели незнакомой птахи. Если бы я родился в деревне, мне не надо было спрашивать у местных жителей, что это за птица. Детская память даже через много лет, рано или поздно, вернула бы мне ее имя. А тут я ходил от соседа к соседу, приставал с расспросами и почти всегда получал один и тот же ответ: «Да кто ж ее знает! Должно быть, горлица». Люди были уставшими от повседневных забот и не очень-то прислушивались к голосам пернатых. К десяти часам, как правило, двери домов в нашем Мышкове были уже заперты, телевизоры выключены, окна зашторены, и вся деревня погружалась в вязкую тишину. Однажды на рассвете я уловил еще один посторонний звук. Как будто кто-то играл на тростниковой дудочке, неумело выводя мотив старинной песни про «Ваньку-ключника». Что это — полусон, полуявь? Звуки жили в отдалении, сочные и раскатистые, порой заглушаемые веселой птичьей потехой. И было в этих звуках что-то властно-требовательное, призывное: хватит, мол, спать, пора приниматься за дела. Я слышал отчетливо, как мычала в хлеву корова, как о чем-то ладила-судила моя хозяйка, Антонина Никифоровна, снова звучал сочный сигнал, а потом все разом смолкало, и я проваливался в сладкую, обволакивающую дрему. На третье утро я все же не выдержал — на часах было половина шестого,— быстро оделся и выскочил во двор. По деревенской улице нестройно бежали коровы, и звучал... рожок. Все вокруг — и трава, и дома, и деревья — заполнилось его звонкой, нарастающей песней. Выбежали из хлевов и Жданка с Субботкой, и Вертушка, с ревом устремляясь на знакомый зов. Лавина коричневых и черно-белых спин накатывалась на меня, обтекая теплыми лоснящимися боками... Разгорелся костер незнакомых созвучий, в него наплывали, входили женские голоса, птичьи трели, мычание коров, и порой невозможно было отличить, то ли рожок подражает коровам, то ли коровы рожку. Стадо шло вдоль деревянной изгороди, опоясывающей Мышково, рассекая стелющийся по траве туман... — Откуда эта музыка?! — Пастух у нас тут нынче объявился. Митрием звать,— охотно отозвалась моя хозяйка Антонина Никифоровна.— Настоящий пастух — не какой-нибудь завалящий. Сам пришел и музыку с собой привел. Пастух с музыкой! Чего-чего, а этого я совсем не ожидал. Пастушья музыка умолкла почти повсеместно вот уже три десятка лет, и не случайно каждый вновь найденный рожечный наигрыш ученые считают чуть ли не открытием в музыкальной фольклористике. В прошлом особенно славились владимирские рожки, точнее, с правобережья Оки, на стыке Владимирской и Горьков-ской областей, где жили целые династии рожечников. Их-лгрой заслушивались, их звуколад пытались копировать, хотя и безуспешно. Добрую память оставил о себе «хор» рожечников из клязьминских сел, который сколотил музыкант-самородок Николай Васильевич Кондратьев. Его артель исколесила всю Россию — сорок шесть губерний, выступала на знаменитой Всероссийской выставке 1896 года в Нижнем Новгороде, побывала в обеих столицах и даже в Париже. О «кондратьевцах» писал молодой Максим Горький, их мастерством восхищался композитор Бородин. Но шли годы, и ансамбль понемногу хирел, распадался, пока наконец не прекратил своего существования. Пастушьи наигрыши тогда, к сожалению, никто не догадался переложить на ноты, и искусство это осталось почти не изученным. Фольклористы спохватились слишком поздно... Однако хозяйка моя помнила времена, и не такие уж отдаленные, когда по весне в Мышкове и окрестных деревнях выбирали пастуха и при этом предпочтение отдавали самому певучему, самому голосистому. Будь ты семи пядей во лбу, но если рожком не владеешь, цена тебе только половинная. Ни одно торжество не обходилось без рожечника. Свадьба, крестины — его на красное место сажают: играй, весели, потешай честной народ! Вечерняя гулянка, хоровод — давай-ка, приятель, в круг! И резвился рожок в обнимку с балалайкой и гармоникой, сопровождая визгливую частушку и протяжную песню. Рожечник был как бы штатным музыкантом села. Каждое утро деревенскую тишину оглашали нежнейшие пасторали, и эти звуки были самыми привычными, самыми необходимыми для крестьянского уха. Антонина Никифоровна (и как только память держит такие подробности!) одних только пастушьих сигналов знала около тридцати, и назывались они «побудки», «зовы», «затрубы», «сгонные». А сколько существовало разновидностей рожка, этого духового язычкового инструмента: дудочка, жалейка, свирель, тростянка, брелка, визгунок... — Интересно бы познакомиться с вашим пастухом,— загорелся я.— Услышать рожок в наше время как на Луне побывать!.. — Ишь размечтался! — засмеялась хозяйка, направляясь в хлев и на ходу подбирая клочки сена.— Сейчас еще рано. Пусть скотина поест, насытится. А к полудню в самый раз будет. Тут и ступай к Чертовой мельнице, это от Ольхового лога налево. Знаешь? Митя нынче там пасет. Да не забудь удочки с собой прихватить. Скажешь, мол, шел с рыбалки да маленько заплутался. Так знакомиться легче будет. А то парень уж больно неразговорчивый, к нему подход нужен. Ближний путь к Чертовой мельнице лежал через овраг, заросший густым кустарником, и крохотное болотце с ржавой, застойной водой. Продираясь сквозь ольховые джунгли, я сломал удилище, вымазался в черной липкой паутине и, когда свернул на кабанью тропу, которая, как мне казалось, вела к пастбищу, понял, что заблудился. Я уже собрался было повернуть назад, как услышал слева от себя сиплый прерывистый сигнал. Это был рожок. Цепляясь за ветки серой ольхи, выбрался из оврага и увидел перед собой идиллическую картину. Посреди лесного лужка на по 30 |
