Вокруг света 1985-10, страница 43

сети в Килийском гирле Дуная, их замечали с обрывистых берегов Змеиного острова и возле острова Бере-зань. Они жили вдоль берегов северо-западного Крыма. Вот почему необходимо было срочно взять на учет все участки морских побережий, где тюлень мог бы заново прижиться, создать для этого нужные условия, в первую очередь полный покой и охрану от браконьеров.

...И конечно же, было бы очень важно, чтобы первой страной, выступившей с воспроизведением популяции тюленя монаха, стала наша страна. И начинать это лучше на материке. Тут вспомнили о Тарханку-те...

Тарханкут мне хорошо знаком. Я люблю его каменистые, полынные и ковыльные степи без единого деревца, растрескавшуюся землю, мягкие волны гряд с невысокими каменными курганчиками, над кото рыми можно увидеть истерзанный ветром куст шиповника или силуэт сидящего сокола. Люблю безбреж ный синий простор моря, открывающийся взгляду с высоких известняковых обрывов с гнездами каменных голубей, где на строчках карнизов черными нотными знаками сидят длинноклювые бакланы, а в распадках, поросших ежевикой и терном, мелькает пламенный хвост огненно-рыжей лисицы. Я часто подолгу любовался прогретыми солнцем мелководными бухтами с полосами песча пых пляжей, лиманами, заселенными перелетными птицами, руинами, oc^ri авшихся от крепостей древних греков и скифов, и самим Тархан-кутским мысом, далеко впадающим в пенное море с белым рогом маяка на своей оконечности.

В течение двадцати лет я приезжал сюда летом и осенью, и за это время Тарханкут менялся на глазах. Его села разрастались, обстраивались новыми домами, вытягивались ста рые улицы, закипая иод ветром зеленым прибоем садов. Начиналось все это с районного центра, который тогда мало чем отличался от остальных селений здешних мест. Маленький, пыльный, сложенный из глыб такого же известняка, на котором он стоял, Черноморск мог похвастаться разве что небольшой круглой бухтой, которую древние греки называли «Калос лимен», что означает «Прекрасная гавань», и остатками древнегреческого поселения на ее берегу.

Нельзя сказать, что все здесь шло гладко. Трудности были такие же, как и в любом отдаленном сельском районе, но были и свои, специфические. Не хватало пресной воды. Большая часть земель в районе была представлена скудными почвами. К тому же засухи, неурожаи, бесснежные морозные зимы с ураганными ветрами...

Что греха таить, до недавнего времени хозяйство велось здесь по ста ринке. Осваивая новые и новые пло

щади, люди подрывали остатки плодородия, разрушали слагавшиеся тысячелетиями биоценозы. Земля скудела на глазах, «черные бури» уносили в море верхний, распаханный теперь плодородный слой. Химические удобрения и гербициды уничтожали флору и фауну участков, прилегавших к сельскохозяйственным угодьям. На них замирала жизнь и тоже начиналось разрушение.

С каждым годом я замечал на полуострове все меньше и меньше жи вотных и птиц. Совсем исчезли дрофы, перепела, почти перевелись зайцы, а вместе с ними — множество мелких видов, которыми питались степные хищники. Надо было искать какой-то кардинальный выход из складывающегося положения. Все понимали, что восстановление плодородия, восстановление природы — задача номер один. Не знали только, как к ней подступить. Создавать природные резерваты, заповедники? Но никто по доброй воле не отдаст под заповедник плодородные земли. А что могут дать мелкие островки неудобий? Нужен был план, рассчитанный на десятки лет. В его основу должна была быть положена достаточно смелая идея, которая могла бы выдержать проверку временем и привлечь к себе внимание не только природоохранных и хозяйственных организаций, но и самые разные области современной науки.

И вот здесь, как ни странно, именно тюлень-монах мог бы сыграть немаловажную роль, став тем центром кристаллизации сил, от которого можно было бы идти вперед и вширь хотя бы потому, что поставленная им проблема требовала безотлагательного решения.

Вот почему в самый разгар следующего лета я оказался снова на Тар-ханкуте, на' Атлеше, где, по моим прогнозам, можно было найти то, что искал Бычков.

Косые солнечные лучи вонзаются в толщу воды и гаснут в голубом тумане глубины, куда уходит постепенно темнеющая отвесная стена берега. Раскинув руки, я парю в зелено-голубом пространстве, наблюдая, как внизу подо мной двое аквалангистов осматривают очередной темный лаз в подводную пещеру. Вот исчезает первая фигура, за ней, немного помешкав и включив фонарь, вторая. За две недели уже найдено и обследовано около десятка пещер. Прогноз оказался верен — большинство из них могут стать обиталищем тюленей, но — только могут. Никаких следов присутствия тюленей аквалангисты не обнаружили. Странного в этом ничего нет. Достаточно бросить взгляд на подводные скалы, чтобы понять невозможность появления здесь этих пугливых животных, к которым я стал испытывать невольный интерес.

Я плыву обычным маршрутом вдоль берега. Из глубины навстречу мне поднимаются вершины скал, густо поросшие темными острыми створками мидий. Стоит зазеваться, позволить волне прижать тебя к камню, как тело тотчас покрывается тонкими глубокими порезами. Над мидиями колышутся рыжие заросли цистозиры, а еще выше, подчиняясь вдохам и выдохам моря, поднимаются и опускаются стайки рыбьей мелочи. Мерцающими голубыми опалами сияют в солнечных лучах бесчисленные зонтики маленьких медуз-аурелий, между которыми снуют стайки хамсы. Попадаются крупные медузы. Им совсем здесь не место сейчас — лето в самом разгаре, однако их становится все больше, и наши исследователи подводных пещер жалуются, что коридоры буквально забиты медузами. Все это говорит о том, что вода возле берегов - Тарханкута уже не может служить эталоном чистоты и прозрачности. Медузы — лучший тому показатель. Биологи не зря их называют «индикаторами химической загрязненности»...

Пусто стало в море. Набрав воздух, я ныряю в одно из ущелий, заглядываю под козырьки — и никого не нахожу. А прежде было иначе. На камнях среди подводных лужаек важно возлежали головастые, отъевшиеся бычки, лениво снимавшиеся с места при появлении человека. Крупными стайками, задрав хвосты и неутомимо работая челюстями, передвигаясь словно бы на усах-щу-пальцах, чистили галечниковые россыпи полупрозрачные барабульки. В Крыму их называли «султанками» — султанской рыбкой. Всегда, в любое время года, здесь можно было встретить стремительных, с голубым отливом кефалей. Летом они паслись стайками по три-пять штук, редко больше. Но наступала осень, начиналась их миграция на восток, вдоль берегов Крыма, и тогда, встретившись с одним из таких «косяков», можно было пятнадцать-двадцать минут лежать на воде и смотреть, как тянется нескончаемый поток сотен тысяч рыб, которых прижимают к берегу их вековые пастухи — дельфины.

Населенным был и берег. Обрывистые утесы осаждали чайки, бакланы, голуби. Стоило спуститься к воде, присесть на камень и затаиться, как через несколько секунд можно было заметить робкое шевеление. Казалось, шевелился сам берег. Неприметно менялись очертания каменных глыб, бежала рябь по гальке...

Множество крабов, от крупных до самых мелких, затаившихся в момент появления человека на берегу, начинали выползать на свет, сторожко поднимая над краем камня бусинки глаз-перископов. В любой момент они готовы были дать тягу

41