Вокруг света 1985-10, страница 44

назад, едва только послышится какой-либо шорох, движение.

И каких только не было среди них! Черные, словно кусочки угля или комочки мазута, сплошь коричневые и с крапинками, серые в рябь, мраморные — испещренные жилками, отдающие синевой или, наоборот, с теплыми розовыми подпалинами, напоминающими непрозрачные коктебельские сердолики. Мириады этих малюток деятельно копошились на берегу и в прибрежной полосе, уничтожая каждую крошку гнилья, плесени, выстригая до основания погибшие водоросли, набрасываясь всей оравой на снулую, сбитую прибоем или болезнью морскую собачку, бычка, на студенистое тело медузы. Наблюдая за ними, я мог только дивиться изяществу и совершенству этих природных «мусорщиков», которые неустанно трудились над вечным обновлением берега.

Потому и сохранялась здесь чистой морская вода, устремлявшая свой поток вдоль известняковых скал Тарханкута, вымывая в них пещеры и гроты, арки, извилистые тоннели, в которых всегда оказывалось достаточно простора и пищи для всех — больших и малых обитателей Черного моря. И, радуясь жизни, размножаясь, наполняя собой пространство вод, все они занимались общим делом: мели, скребли и чистили свой огромный подводный дом...

Теперь крабов почти не осталось. И биологи разъяснили, что крабы погибли от того же, от чего гибнем и болеем мы, люди,— от нервного стресса. Привыкшие к покою берега, к равномерному звуку прибоя, они не выдерживают того шума и постоянного беспокойства, которые обрушиваются на черноморские пляжи в течение летнего сезона, и — умирают.

Теперь, когда не стало крабов, сократилась и видимость под водой. Сама вода полна взвеси, создающей плотную зеленовато-сизую дымку. С очисткой воды не могут справиться даже колонии мидий, постоянный треск створок которых, словно звук множества лопающихся воздушных пузырьков, сопровождал меня у скал. Да и сами колонии изрядно прорежены. То там, то здесь в глаза бросаются белые проплешины, указывая места, где «потрудились» подводные туристы.

Я поворачиваю к берегу, разгоняюсь и, резко повернувшись на спину, вместе с волной наполовину всплываю на камень, где меня дожидается Бычков. В потертых брюках, в рубашке-распашонке, в старой шляпе из искусственной соломки и сандалиях он может сидеть неподвижно часами, сцепив на коленях пальцы рук, и вглядываться с мягкой полуулыбкой в окружающий мир. Терпение у Бычкова удивительное, но об этом догадываешься не сразу. Только здесь, на Тарханкуте, я обнаружил, что за этой мнимой медлитель

ностью и неприметностью скрывается незаурядная энергия и целеустремленность человека, у которого все расписано и продумано на несколько ходов вперед. У него соответствующий набор научных титулов и званий, потому что Бычков действительно крупный специалист по всем ластоногим. Вот так, закаменев на берегу или прямо в воде, он часами изучает своих подопечных, чтобы досконально разобраться в их жизни, проблемах, которые становились и его собственными.

Бычков не меняет позы, только чуть поворачивает ко мне голову:

— Очень удобная пещера. Ребята утверждают, что пять-шесть тюленей там разместятся. Большая камера, выступы по краям, хорошая аэрация через трещины в скале...

— Жилье для «монахов» есть. А что делать с морем? С берегом?

В самом деле, что делать с берегом? В июле — августе, даже в сентябре этот участок степного берега оказывается заселен так же плотно, как пляжи Южного берега Крыма. Сюда съезжаются аквалангисты из Донецка, Харькова, Москвы, из Ленинграда и Киева, из Свердловска, Челябинска и других городов. По самым скромным подсчетам — около 3000 человек. В субботу и воскресенье это количество удваивается, утраивается, и тогда в воду лучше не опускаться...

Конечно, ветер, дожди и волны счистят, соскребут многочисленные надписи, выбитые в известняке, наведенные с помощью масляных и ацетатных красок; зимние штормы выметут и сбросят в лощины и в то же море мусор цивилизации, но морю-то что с ним делать? И что делать со степью, которая за последние годы разъезжена машинами так, что нужны десятилетия, чтобы затянулись эти раны?

— С морем проще всего,— успокаивает меня Бычков.— Конечно, придется изрядно поработать. Знаете, с чего начали работу в заповеднике на Карадаге? Со сбора мусора. Привлекли студентов-биологов, приезжавших на практику и которым хотелось побывать на Карадаге, добровольцев, ученых... Пожалуйста: ходите, смотрите, но собирайте мусор, складывайте в кучки возлё тропы, и стало чисто. То же самое можно сделать с помощью аквалангистов и здесь, под водой. Ну и на берегу, конечно! А потом только охранять: матушка-природа сама постарается зализать свои раны. Страшнее другое, не мусор, а то, что разрушается и сносится в море почва. Ее-то уже не восстановить. Поэтому единственный выход — заповедник: морской и наземный. Иначе о тюлене и говорить не стоит...

— Другими словами, как бы «подключить» тюленя-монаха к тому степному заповеднику, проект которого когда-то рассматривался?

— Проект, кстати сказать, не только рассматривался, но уже приняты документы, по которым и начнется большая работа в следующей пятилетке. Но здесь, возможно, надо не тюленя в заповедник включать, а будущий историко-степной заповедник распространить и на море. Сам по себе берег не может обеспечить спокойное существование тюленя. Два-три километра акватории, столько же в глубь степи при безусловно строгой охране — только в таком случае можно ожидать, что результат будет положительный.

О том, что здесь, на Атлеше, давно уже должен быть заповедник, разговор поднимался не раз. Собственно говоря, этот участок побережья объявлен «заповедным» уже в 1968 году. Единственное место на всем Черноморском побережье Крыма, где можно увидеть уникальные прорывы подземных газов в глубокой древности, слои редчайших геологических образований. Оползни, сбросы, причудливые скульптуры выветривания, гроты, арки, пещеры... В слоях известняка залегают окаменевшие кости обитателей этих мест в давнопрошедшие эпохи. Наверху, в степи, сохранились еще редкие растения и насекомые, занесенные в Красную книгу СССР.

Но будущее Тарханкута зависело от другой проблемы, для решения которой тюлень-монах оказывался только предлогом. В сущности, с этой проблемы и началось двадцать лет назад мое знакомство с этим краем: с воды.

Когда я впервые попал на Тарханкут, о воде говорили и писали все. Еще — о нефти и газе. Высокие буровые вышки маячили тогда на пустынных, выжженных солнцем увалах полуострова. Буровики демонстрировали журналистам струи пламени, с ревом и свистом вырывавшиеся из отводных труб скважин. Правда, запасы газа оказались меньше, чем предполагали, но они позволяли открыть здесь многочисленные горизонты подземных вод. Известие о каждой новой скважине на Тарханкуте, из которой начинал выливаться поток пресной воды, встречали с ликованием. Вода обещала освоение новых сотен и тысяч гектаров ранее бесплодных земель, независимость от погодных условий. Скважины бурили по всему полуострову без числа. Плодородная каштановая почва, не знавшая раньше йлуга, теперь давала сказочные урожаи. Воды никто не жалел, потому что она лилась и лилась, и запасы ее казались неисчерпаемы. На ней вырастали сады, поднималось огородничество, обсаживались деревьями дороги и поселки, поднимался виноград, который для Тарханкута в те годы был новой еще культурой. Й если вдруг иссякали запасы какой-либо неглубокой скважины, над этим не задумывались, а

42