Вокруг света 1987-04, страница 14

края, и тень нашего вертолета падает на первые холмы, за которыми начинаются горные гряды Центральноамериканских Кордильер.

Поросшие густой тропической растительностью горы стремительно летят прямо на нас. Такое впечатление, что мы вот-вот врежемся в мягкую подушку широких и влажных пальмовых листьев. Но, напрягаясь из последних сил, наш «уэй» взмывает вверх, увертываясь от острых каменных пиков. За очередной вершиной, пронесшейся под нами, открылась неширокая долина, а за ней — нагромождение окутанных облаками высоких гор. Меня стал донимать пронзительный холод. Температура за бортом все падала. Сандино, казалось, не чувствовал холода. Возможно, привык к нему. И тем более не хотелось мне, «северному» человеку, стать предметом язвительного комментария южанина, если бы он заметил мое состояние. Но летчику было не до меня.

— Дорого бы я дал за то, чтобы узнать, что там, впереди,— тихо произнес Сандино.— Видишь вон те тучи? Как будем продираться через них?..

Вертолет резко лег на правый бок, у моей щеки, совсем рядом, пронеслась верхушка бразильской сосны араукарии, холодный ветер со свистом ворвался в кабину, и мы врезались в колючую вату облаков. А когда выбрались из нее, то по выражению глаз пилота я понял, что он не узнает местность. Долина под нами ровная, как арена цирка. Амфитеатром поднимаются по ее краям горные кряжи. Безмолвный каменный мешок...

Но вот возглас ликования Сандино перекрывает рев мотора. Он что-то заметил внизу и кивает в сторону скалы. Там, на самом краю обрыва, я едва различаю крохотное ранчо. Может быть, в нем есть люди, которые подскажут дорогу?

«Уэй» замирает над чашей долины, как акробат над ареной цирка. Кто знает, что ждет там, внизу?! В Манагуа нам говорили перед отлетом, что возле Сиуны бродят банды Ж кон трас».

Сандино отжимает штурвал, и Вертолет начинает медленно спускаться.

j Садимся среди сухих стеблей кукурузы, чуть не задев винтом густую крону апельсинового дерева. Сандино спрыгивает на землю и, держа руку на потертой кобуре с револьвером, бежит к ранчо. Возле дома падает, напряженно вглядываясь в открытый дверной проем. Кажется, что проходит целая вечность, прежде чем он медленно входит в ранчо. Секунда. Две. Три... В доме, видимо, никого нет, так как пилот выскакивает оттуда один, держа в руке тлеющее полено. Значит, люди, только что разжигавшие огонь, где-то поблизости. Сандино озирается по сторонам. Я тоже верчусь на сиденье и в едва приметном отсюда

окопчике, вырытом неподалеку от ранчо, вижу торчащие, как грибы, головы ребятишек. А рядом — чья-то голова, покрытая цветастым платком. Из-под платка робко выглядывает сморщенное старушечье лицо. Кричу Сандино, указывая в сторону людей. Но он и сам их заметил. А те вылезают из укрытия, идут к пилоту...

Уже садясь в кабину, Сандино объяснил: жители думали, что вертолет прилетел из Гондураса — вынырнул как раз с северной стороны. А кто оттуда может прилететь? Конечно же, «контрас», сомосовцы, поэтому-то все и спрятались в траншею...

Наш трудяга-вертолет опять урчит, затем, собрав все силы, прыгает вверх навстречу солнцу.

Сандино все же удалось выяснить у крестьян, что хуторок Эль Кон-суэло, куда мы летим вот уже часа полтора, находится милях в пятидесяти к северу.

— Теперь-то я не заблужусь,— уверяет Сандино.

И вновь мелькают под брюхом вертолета блестящие на солнце тонкие жилки ручьев. Наплывают извивающиеся между холмов речки. Большие и маленькие. Их здесь так много, что удивляешься, как Сандино может отличить их друг от друга. Куда ни глянь, нет никаких признаков жилья, никаких заметных ориентиров. Только густой ковер темно-зеленой сельвы с белым орнаментом переплетенных голых стволов каких-то неведомых мне деревьев.

— Эту часть Никарагуа мне пришлось изучить еще до победы революции,— заметив мое недоумение, говорит Сандино.— И изучал я ее не с воздуха, а... ногами. Знаешь, сколько миль пришлось пройти? Тысячи. Потому-то каждый уголок мне здесь знаком. Знал всех жителей в лицо. Кстати, и ту старушку вспомнил, которую мы только что видели на ранчо. Она меня, конечно же, не признала. Нас-то было много...

Но вот острые отроги плавно переходят в равнину, поросшую развесистыми акациями, высокими, как гигантские канделябры, мясистыми кактусами и похожими на веер великана пальмами. На изумрудной ткани сельвы вдруг показался оранжевый шов.

— Видишь эту полоску? — летчик кивает за борт головой.— Слышал о «дороге жизни», которая должна соединить два наших побережья: Тихоокеанское и Атлантическое?

Мне приходилось читать в газетах и журналах о том, что начатую еще до победы народной революции дорогу сейчас достраивают кубинские специалисты. Работают в труднейших условиях: непрекращающиеся ливни размывают полотно, вокруг банды сомосовцев.

На рокот вертолета высыпают на лужайку, загроможденную пере

мазанными в глине тракторами, бульдозерами и скреперами, обнаженные по пояс люди, машут нам руками: «Садитесь!»

Как и прежде, у одинокого крестьянского ранчо, Сандино не выключает двигатель вертолета. Вместе спрыгиваем на землю, жмем руки строителей. Слышен быстрый упругий кубинский говор, который отличишь от десятков других латиноамериканских говоров. Жара, запах солярки, разбитые тракторные гусеницы, а через их ржавые звенья — о чудо! — проглядывают крупные орхидеи.

— Так, значит, летите на хутор Эль Консуэло? — переспрашивает пожилой кубинец.— Боюсь, там сейчас никого нет. Старик, отец убитых крестьян, был у нас по дороге в Манагуа. Он сопровождал третьего сына, раненного тогда же на хуторе. Рассказывал, будто мать и снохи, боясь новых нападений, куда-то подались. Как бы не пришлось вам возвращаться обратно.

Но возвращаться, не выполнив задания, мы не могли. Нужно было во что бы то ни стало найти родственников пострадавших, учеников кубинских учителей, в конце концов отыскать друзей, знакомых, соседей...

И опять под нами пышные верхушки пальм, стройные колонны гигантских кактусов в безбрежном море множества других тропических растений, перевитых лианами и душистыми цветами.

Вертолет делает крутой вираж и, поднимая тучи пыли и мусора,— откуда только он взялся в сельве? — садится в густую траву. Вижу бегущих к машине мальчишек со стрижеными затылками и девчонок с торчащими в разные стороны косицами.

Ормигеро — название небольшого поселка на округлой вершине холма — по-испански означает «муравейник». Возможно, раньше поселок был густонаселен, но сейчас здесь живет около ста человек, в основном женщины и дети. Под холмом — речка Уани. Отсюда, вниз по ее течению, километров десять до Эль Консуэло. На поляне около двадцати ранчо, покрытых пальмовыми листьями. За последним домиком, возле которого сидит, сгорбившись, старик,— темнота и влажная жара непроходимого тропического леса. Жара смрадная, тяжелая, нездоровая. Да и здесь, на поляне, возле навеса из пальмовых листьев — это и есть школа,— солнце печет немилосердно.

Мужчины кто на полевых работах, кто на приисках. В двадцати километрах отсюда городок Сиуна. Там золотодобывающие шахты. Все это узнаю у подошедшего старика, который с любопытством наблюдает, как я готовлю к работе аппаратуру.

И вдруг под рокот вертолета ко мне уже бежит Сандино. Лицо тревожное.

— Пожалуйста,— прошу его,—