Вокруг света 1987-04, страница 15

заглуши мотор. У меня в таком грохоте ничего не запишется на пленку.

Пилот мнется, чешет затылок, медлит с ответом. Наконец решается и говорит:

--Видишь ли, Алехандро,— я

скорей догадываюсь, чем слышу, что он произносит,— если я выключу мотор, то нам придется ждать не меньше двух часов, чтобы он вновь заработал. Такой уж он у меня капризный...

— Ну и что? — возражаю пилоту.— Кто нам мешает подождать?

— Как? Ты разве ничего не понял? Ты же видел, как ребятишки неслись чуть ли не под винт нашей машины? Это они хотели предупредить, что кто-то бродит поблизости. Скорей всего банда, которая напала на хутор Эль Консуэло. В любой момент может появиться здесь.

Так что же, улетать? Нет, надо действовать, не теряя времени. Прошу Сандино в случае чего прикрыть от возможного нападения и обращаюсь к стоящему рядом мальчугану:

— Итак, как тебя зовут?

— Сантос Гранадо,— едва слышен робкий ответ.

— Сколько тебе лет?

— Восемь...

— Значит, второй класс...

— Да, второй класс. Скажите, а когда придет учитель дон Педро?

Малыш, очевидно, пока никак не может поверить, что его учителя-кубинца нет в живых.

— Это был очень добрый дядя,— говорит мальчик.

И вдруг из его глаз брызжут слезы, он прячет лицо в ладони стоящей рядом матери.

Ее зовут Мариленой. Учителя знала хорошо. Он каждый день по пути в школу заходил в ее ранчо за сыном. Приезжал в село обычно на ослике, привязывал у ее двери. Никогда не отказывался от предложенной чашки кофе, сваренного по-крестьянски, вместе с желтым нерафинированным сахаром. Действительно, стал им почти родным. И вот его нет. Нет такого простого, приветливого. Донья Марилена с трудом сдерживает рыдания, но ее красивое лицо сохраняет строгое спокойствие...

Так же спокойно, строго, выжидающе смотрела на меня донья Ро-салия Кастельон, мать двух никарагуанских крестьян Хесусито и Флорентино, зверски убитых контрреволюционерами на хуторе Эль Консуэло. Я нашел ее позднее в низкой сырой и темной комнатушке в католической миссии Сиуны.

Мать убитых крестьян не скрывает своего горя. Поникшая, она сидит на нарах церковного приюта, худенькая, простоволосая. Подхожу к ней, здороваюсь. Понимаю, что ей будет тяжело говорить о сыновьях, вспоминать недавние страшные события. Но все же стараюсь найти слова, чтобы высказать и утешение, и просьбу рассказать о пережитом.

Выцветшие, некогда красивые ка

рие глаза доньи Росалии вдруг ожили, ресницы задрожали, и слезы покатились по морщинистым щекам старческого лица. С трудом сдерживаемые рыдания заставляют ее делать длинные паузы.

Донья Росалия кивает в сторону трех молодых женщин: «Мои снохи, две из них теперь вдовы, муж третьей, мой сын Даниэль, сейчас в Манагуа, в военном госпитале. Семеро детей остались без отцов».

Двое — старшего сына, Хесусито. Два мальчика и девочка — второго сына, Флорентино. Еще двое — младший мальчик совсем крошечный, ему нет и трех недель — дети Даниэля. Одеты в застиранную и перештопанную одежонку. Донья Росалия объясняет, что все имущество, даже нижнее белье, унесли бандиты. Возвращаться на хутор боятся. Кто знает, что их там может ждать.

...Банда, прорвавшаяся с территории Гондураса, напала на хутор Эль Консуэло внезапно. Было раннее утро, и густой туман еще властвовал в дебрях сельвы. Сначала бандиты вытащили из крайнего ранчо на поляну Паулино и его жену, которая была на шестом месяце беременности. Его долго и жестоко били, все пытались узнать, где он спрятал оружие. Видно, знали по чьему-то доносу, что Паулино и братья Кастельон состояли в отряде народной милиции. Только вот оружие, старые винтовки Бесета — как жаль! — они оставили в Сиуне, в казарме отряда.

Тащили Паулино за волосы до следующего ранчо, где ночевали Даниэль и двое кубинцев. Всех, и мужчин и женщин с детьми, также выволокли во двор. Когда услышали кубинскую речь и узнали, что на хуторе кубинские учителя, стали зверски избивать их ногами, прикладами.

Всех молодых мужчин заставили лечь ничком. Стариков вместе с женщинами и детьми отвели в сторону. И пока под прицелом карабинов мужчины лежали на земле, а женщины с детьми не смели тронуться с места, боясь расправы, их бедняцкий скарб — какое уж это богатство, а все же позарились! — бандиты выносили из домов и навьючивали на лошадей...

Донье Росалии пришлось немало пережить на своем веку. Но то, что случилось в это трагическое утро, старая женщина пока не в силах осмыслить.

— Как только стали стрелять в мужчин,— рассказывала донья Росалия,— я хотела подбежать к ним, но нас, женщин, отогнали. Начали реветь ребятишки. Бандитов было восемь человек. Одного я узнала. Он был сержантом национальной гвардии, сам из Сиуны. Его все боялись еще при Сомосе. Страшней изверга было не найти. Звали все его «Очо», то есть «Восьмерка». Кличка такая, наверное. Он приказал сначала убить кубинцев. Те умерли

стойко. Педро и Барбаро пришли к нам только накануне вечером. Педро сказал, что его переводят в другую коммуну, тоже учителем. А к нам теперь назначили Барбаро. Вот они вместе и шли пешком из Сиуны полдня, чтобы забрать кое-какие вещички. Вечером мы еще посидели, поужинали, погрустили. Жаль было расставаться с Педро, уж больно привыкли к нему, такой паренек был хороший, добрый. И вот на тебе...

Донья Росалия замолкает, вытирает уголки рта платком, покрывающим худые плечи. Молчат ее снохи. Молчат дети. Только опять звенят в раскаленном воздухе цикады, да хрустят сухие ветки под ногами охранников — молодых бойцов Сан-динистской народной армии, сопровождавших нас в Сиуне.

— Сначала никто не мог разобраться, в чем дело,— продолжает рассказывать старая женщина.— Люди в форме бойцов народной милиции: рубашки кофейного цвета, а брюки оливкового. Мы и подумали, что это, наверное, ребята из Сиуны, тоже милисианос, как мои сыновья, пришли за ними. Их часто вызывают то на занятия, то на задание. Я уж хотела собрать им что-нибудь в дорогу, стала возиться на кухне. И все никак не могла понять, чего это они ругаются. А сынок мой, Флорентино, даже смеялся, все никак не мог поверить, что это на самом деле бандиты, думал, что разыгрывают. Тогда они стали бить его прикладами. Смеялся мой мальчик, а потом смерть — голова женщины упала на грудь. Но она пересилила себя, заговорила снова:—Да, я в то утро потеряла не двоих, а троих сыновей...

...Потом я долго вспоминал эти слова доньи Росалии. В тот день мы так и не смогли побывать на хуторе Эль Консуэло. Военные власти строго запретили Сандино даже снижаться над ним: где-то рядом с хутором затаилась банда «контрас», имевшая на вооружении несколько пулеметов. Поэтому только с воздуха, метров с пятисот, я увидел квадратики крыш осиротевших ранчо. «Эль Консуэло» по-испански значит «утешение». Но не приходит оно к жителям приграничных поселков.

Прощаясь в аэропорту Манагуа, Сандино озабоченно спросил:

— Ну как, Алехандро, удалось записать то, что ты хотел? Я все не могу успокоиться, не сорвалось ли из-за рева мотора моего «уэя»...

Увы, магнитофонная запись и в самом деле получилась не такой уж качественной. Контролеры на телевидении сначала даже не хотели принимать ее. Но искренность чувств малыша Сантоса, неподдельное горе его матери Марилены и старой доньи Росалии были по-че-ловечески настолько трогательны, что пленка пошла в эфир. Свое задание мы выполнили.

Манагуа — Москва