Вокруг света 1989-08, страница 30

должают попадаться в виде подъемного материала каменные или бронзовые изделия. Таким образом, в долине Орхона я нашел любопытную древнюю печать, а в Гоби — ряд бронзовых предметов, до форм загадочных животных включительно.

Так называемая Орхонская экспедиция Академии наук в свое время положила прочное основание и много сделала по части изучения исторических памятников в долине Орхона, но, конечно, далеко не все. Верховья этой реки и главных истоков Онгин-гола она не коснулась вовсе. Между тем означенные районы, как равно и сам Хангай, в особенности Южный, хранит в себе много неизученного и неисследованного. Мне лично дважды удалось побывать на истоках и в верхнем течении Орхона, и я очень доволен собой и счастлив, что видел и отчасти изучил колыбель народов, населявших интересный богатый Ор-хонский бассейн. Я не говорю о Хан-гае и Онгин-голе, в области которых я зимовал и в достаточной мере познакомился и с природой, и с памятниками древности.

На одном из многочисленных могильников бассейна Онгин-гола я нашел большую серую гранитную плиту, покрытую художественным орнаментом в византийском стиле. Наличие этого орнамента еще раз свидетельствует о том, как велико было в древние времена влияние Греции и Монголии.

Вблизи зимовки экспедиции в истоках Онгин-гола нами были обнаружены обширные развалины, известные у окрестных монголов под названием Олун-сумэ, то есть «много храмов», смотревшие на ущелья Хангая, на его седые вершины, стерегущие усыпальницы великих ханов.

К востоку от Олун-сумэ, вниз по долине того же Онгин-гола на расстоянии около 15—20 верст непрерывной каменной цепью тянутся керексуры. Среди этого обширного кладбища поднимается очень интересное обо. На восточном склоне молитвенного холма стоит каменное изваяние женщины, а над ним в виде оригинального чехла красуется маленькая буддийская часовня. о

Каменную фигуру называют Саган-ушхай — «белая старуха», и молятся ей, почитая за доброго гения. Неподалеку от этой часовни среди голой степи стоит вторая, подобная же фигура женщины в одежде скифов с необыкновенной прической. Эту фигуру называют Хира-ушхай — «черная старуха», и боятся ее, уверяя, что если кто-нибудь посмеет дотронуться до нее, то немедленно разразится сильнейшая буря, которая причинит много бед окрестному населению — их скотоводческому хозяйству.

По мере нашего продвижения к югу становилось теплее, радостнее. С мыслью о скором приходе на Орок-нор, на котором мы все предполагали встретить настоящий весенний «птичий базар», мы не«расставались, она нас не покидала. По этому поводу

каждый из нас, причастных к орнитологии или просто к охоте, строил себе те или иные предположения, предавался тем или иным иллюзиям. Но едва мы окунулись в пустыню Гоби, едва встретились тут с моим старым приятелем Чимыт Доргже, уважаемым всем окрестным населением, как должны были, во-первых, ненадолго остановиться, во-вторых, отчасти изменить план наших работ, вернее, их расширить, и в-третьих, разделить на две части наш большой, в двадцать вьючных верблюдов, караван. Одна из этих частей каравана была всецело поручена мною орнитологу экспедиции Е. В. Козловой и направлена на Орок-нор с целью производства там наблюдений над весенним пролетом птиц и пополнением орнитологической экспедиции, равно и изучения самого озера, до промеров глубин и сбора озерной водной фауны включительно. 29 марта она повела свой караван к северному подножью Ихэбогдо.

Другая же часть каравана и сотрудников экспедиции во главе со мною осталась во владениях Чимыт Дорг-жэ и, как в самом начале путешествия, углубилась в земные недра.

На этот раз целью нашего исследования явился не человек в своем прошлом, а ископаемые остатки позвоночных в форме безрогого носорога, жирафа, гигантского кабана, како-го-то рогатого животного, крупных и мелких форм грызунов. Добытый материал — превосходной сохранности, что надо приписать мерзлоте красной глины, его хранящей. Но зато та же мерзлота местами причиняет и минус: там, где происходили обвалы, оползни речных берегов, «гнезда ископаемых» разрывались на части, и тогда дробились не только кости, но и твердые как камень зубы ископаемых. Мы находили, между прочим, зубы раздробленные, словно стекло.

В предстоящем июне месяце палеонтологические раскопки я временно оставляю в ведение моих спутников, сам же налегке еду сначала на озеро Орок-нор для ознакомления с результатами работ партии Е. В. Козловой, а через недельное там пребывание — и далее на юг, в низовья Эцзин-гола, в мой родной мертвый город Хара-Хото, где уже велись и вновь ведутся раскопки южным отрядом моих сотрудников во главе с моим другом, старшим помощником С. А. Глаголевым...»

В Хара-Хото П. К. Козлов прибыл вместе со своими спутниками 21 июня, на заре, когда вблизи лагеря С. А. Глаголева, трепеща крыльями, кричал фазан. В 7 часов утра было уже 19,5 градуса, а к часу дня жара достигла 35,9 градуса. В раскаленном воздухе повисла дымка, а небо укрыли перистые облака. К вечеру стало едва ли прохладнее, но зато вовсю донимали комары.

27 июля, находясь уже на урочище Холт, Петр Кузьмич снова возвращается мыслями к цели своей жизни. В своем дневнике он записывает:

«...Все мы чувствуем, что наше путешествие приближается к концу. Большинство сотрудников, если не все, рады окончанию странствования... Рад и я, но вместе с тем мне жаль расставаться с Центральной Азией, с Монголией. Если бы было возможно слетать на аэроплане в культурные центры родной и любимой моей страны, пожить там месяца три, сдать научный материал, побеседовать с друзьями науки, поделиться с широкой публикой своими достижениями, написать краткий отчет и затем вновь отправиться в Азию — в заоблачный Тибет! Ужели я никогда не увижу Лхасы? Любил я и люблю суровый Тибет, его оригинальную природу и своеобразного человека, и дома, на родине, часто мечтой уношусь в его заоблачные дали. Чувствую, что за нынешнее путешествие я полюбил и Монголию, Кентей, Хангай, Гобийский Алтай. Воспоминания, связанные с этими местами, будут и впредь будить желание, как говорил мой учитель Николай Михайлович, «вновь променять удобства и покой цивилизованной обстановки на суровую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь...»

Вернувшись в 1926 году из Монголии, Петр Кузьмич некоторое время пробыл в Ленинграде в своей квартире на Смольном проспекте, в доме 6. Там он привел в порядок материалы экспедиции, подготовил краткий отчет. Летом же следующего года выехал для отдыха в Сочи. Уже будучи в шестидесятичетырехлетнем возрасте, Петр Кузьмич задумывает новое путешествие, о котором в письме делится с Елизаветой Владимировной: «Сочи. 15 августа 1927 г. Сегодня долго держал в руках стоверстную карту: мой маршрут и предстоящая работа мне ясны. Чувствую, что все внимание и деятельность экспедиции будут сосредоточены на районе верховьев Янцзы-цзяна... Может случиться так, что часть экспедиции займется съемкой реки Янцзы (начало ей я положил сам), в то время как другая часть будет работать и проживать в столице Тибета. Конечно, все эти предположения в «проект» не войдут, но они должны жить среди нас... когда я мысленно так близка подхожу к Тибету, мне представляется, что он не уйдет от нас!»

Еще позднее, в октябре 1933 года, он напишет председателю Географического общества СССР Ю. М. Шокальскому: «Дорогой Юрий Михайлович, как я был бы счастлив сидеть теперь на протяжении нескольких лет в стране лам и монастырей, с одной стороны, и дивной величественной природы Тибета, с другой. Много, много нового можно было там добыть и для музеев, и для самого Географического общества...»

И вот этой, главнейшей цели своей жизни — достижения Тибета и Лхасы — это цели по независящим от него обстоятельствам путешественнику не дано было достичь.