Вокруг света 1993-01, страница 46

альной маргинализацией». И это все так. Но в американском сознании облик классического хулигана и нарушителя общественного закона довольно прочно связан с цветом его кожи. И это одна из сложнейших коллизий американского общества.

Другим щекотливым вопросом, который мне также не советовали затрагивать, дабы не попасть впросак,— женский вопрос. Но было поздно: я уже успел влипнуть.

Дело было так. В свое время руководитель сектора в нашем Институте востоковедения, где я работаю в Москве, профессор Полонская говаривала на заседаниях: «Ladies first», то есть «сначала дамы», и предоставляла первое слово сотрудницам. Этот совершенно неоспоримый тезис я попытался использовать на занятиях со студентами (и студентками). На одном из первых же семинаров, когда среди желающих охарактеризовать аграрное общество оказались две девушки, я тотчас же изрек сакраментальную фразу и предоставил слово одной из них.

На следующем занятии история повторилась. К тому же неожиданно для самого себя я пустился в рассуждение о сложности национализма как предмета изучения, сделав в конце вывод, что, мол, не женское это дело. Все мило улыбались. Visiting professor был очень доволен собой.

Жизнь учит, что самое страшное — в любом деле — самодовольство. Оно наказуется быстро и жестоко. Покуда я упивался своим красноречием, в местных кругах, как выяснилось, зрело недовольство.

После третьего семинара ко мне подошла одна из студенток — Рена Бхат-тападхайя (какая прекрасная бенгальская брахманская фамилия!) и, ласково глядя мне в глаза, попросила аудиенции. Она была сама любезность и излучала уважение к профессору, что последнего и насторожило. Встреча была назначена на после уроков в моем кабинете. Точно в срок раздался стук в дверь, я уверенным голосом разрешил войти и через несколько секунд оказался лицом к лицу с небольшой делегацией, состоявшей из Рены и Энди Алексиса, очень интеллигентного и симпатичного студента, интересовавшегося проблемами Латинской Америки. «Так,— подумал я,— речь пойдет, конечно, о занятиях. И вряд ли ребята специально пришли для того, чтобы выразить им свое восхищение».

Гости мялись, круглили фразы, явно не зная, как подступиться к главному. Неожиданно они заговорили о равенстве между мужчиной и женщиной, о том, что женщины имеют право получать те же знания, что и мужчины. Америка, самая демократичная страна, гарантирует эти права и т.д. и т.п. Я понял, что ничего не понимаю, и решил идти напролом.

— Ладно, друзья, скажите честно, что не так?

Выяснилось, что «не так» это и «ladies first», и разглагольствования о неженских профессиях... Мне и в голову

не могло прийти, что своими замечаниями я мог обидеть славных американских женщин. Пришлось извиниться за ошибку и обещать исправиться. Мое покаяние было, по всей видимости, доведено до женской части группы, и девицы несколько подраспустились. Во всяком случае, особого рвения к учебе с их стороны не было заметно. Чего нельзя сказать о ребятах, большинство которых, что называется, рвали подметки в учебе.

Как бы то ни было, из-за своей оплошности я попал в разряд женоненавистников, что меня, конечно, огорчило.

«Чего им там не хватает?» — думаю я, вспоминая, как глядел из окна моей пресненской квартиры на женщину в мохеровой шапочке, с рюкзачком на спине, волокущую парочку сумок. Наверно, феминизм произрастает все-таки на почве, удобренной продуктовыми лавками и прочими магазинами. Наши доморощенные феминистки — явление противоестественное и похожи на фигурный шоколадный торт посреди абсолютно пустого прилавка.

Слабо представляю себе угнетенную американскую женщину. Похоже, феминизм аккумулировался в основном в девичьей студенческой среде, потому как замужние и более искушенные в жизни гражданки США интересуются им меньше.

В Колгейте феминистское движение приняло активное участие в борьбе против изнасилований. В ноябре кампания по борьбе с этим злом буквально выхлестнулась из аудиторий в аллеи и на холмы университета. Судя по ее интенсивности, можно было вообразить, что угроза изнасилования нависла едва не над каждой студенткой и даже студентом.

Кампания началась после печального случая в одном из университетов Флориды. В знак протеста там была объявлена студенческая забастовка. От Флориды до Хамильтона несколько часов лета, и тем не менее... Уже через несколько дней каждый преподаватель получил зеленого цвета брошюру «Изнасилование. Сексуальное покушение. Сексуальная агрессия». В ней подробнейшим образом объяснялось, что делать, чтобы тебя не изнасиловали, как вести, если все-таки это случится. Кому жаловаться, кто в первую очередь может оказать столь необходимую в этом случае психологическую поддержку.

Через день, забираясь по крутой тропинке на Кордиак-хилл (Холм сердечников), я увидел, что по обеим ее сторонам прикреплены отпечатанные типографским способом плакатики, гласившие: «Остановите насилие над вашими женами, дочерьми, сестрами, бабушками, подругами и любимыми!»

Были проведены и другие мероприятия — лекции, собеседования. Вновь раздались требования закрыть студенческие братства (о них чуть позже), которые некоторые преподаватели и часть студенток считали чуть ли не вертепами.

Как_:то незаметно от Хамильтона, Нью-Йорка перешел я к жизнеописанию Колгейтского университета. А университет этот дост*оин того, чтобы быть описанным.

Возник в 1819 году. Основателем его была баптистская община, по имени одного из руководителей которой — знаменитого на всю Америку мыловара Вильяма Колгейта, и получил свое название университет. (Вернувшись в Москву, я обнаружил, что моя семья чистит зубы зубной пастой «Колгейт».) Колгейт — университет небольшой, но, как сказали бы у нас, престижный. Престижность его в том, что здесь приходится платить за обучение 16 тысяч долларов в год (новый «шевроле» «Корсика» стоит меньше 10 тысяч). Правда, для особо успевающих предусмотрен и бесплатный вариант обучения. Высокий уровень преподавания. О техническом и бытовом обеспечении говорить не приходится. Отдельные кабинеты у каждого преподавателя, отличная библиотека, несколько стадионов, стоянки для автомобилей, театр, картинная галерея, столовая, буфеты, фирменный магазин, все товары в котором, пусть даже сделанные на Тайване, имеют колгей-тскую символику, и компьютеры, компьютеры, компьютеры.

Кстати, о компьютерах. Долго втолковывал мне мудрый коллега-востоковед Сайд Кямилев, что такое компьютер. Я соглашался, но в душе продолжал считать, что это все-таки дань моде, этакая дорогая игрушка, и как отцы-деды без него жили, так и мы проживем. Понять, что такое компьютер, можно лишь посидев за ним. Агитировать за него бесполезно. Нельзя даже толком объяснить его суть. Но даже для стопроцентного гуманитария, ненавидящего любую технику и презираемого ею, компьютер — это революция. Но этой революции, впрочем, как и любой другой, надо учиться.

Я компьютера ко всему еще и боялся.

Человек, который с ним на «ты», вызывал во мне полумистический трепет. И на первом месте в ряду таких людей стоит заядлый ленинградский интеллигент Саша Нахимовский, осевший примерно полтора десятка лет назад в Штатах. Саша перебрался туда в середине семидесятых, женившись на американке по имени Алиса. После увлечений религией и переводами его душа нашла успокоение в науке о компьютерах, точнее, на стыке «компьютероведения» (как еще-то сказать?) и психологии. В Колгейте Саша работает на соответствующем факультете, но, кроме того, занимается тем, что в недавние времена носило у нас название «общественная работа», например, учит обращаться с компьютерами учеников хамильтон-ской школы.

За несколько уроков компьютерного дела, я

а) довольно прочно усвоил, что он, компьютер, не пишущая машинка; и

б) перестал его бояться — последнее чрезвычайно важно.

44