Вокруг света 1994-05, страница 33

фруктами, конфетами, халвой, мороженым, орехами, черносливом, сладкими стручками рожкового дерева, пряниками.

Весело и шумно торговали игрушками: глиняными свистульками, пищалками, куклами и игрушками, которые продавались обычно только на Вербных базарах. Это, например, «тещины языки». Если дунуть в трубку — небольшой компактный рулончик разворачивается в длинный, ярко раскрашенный «тещин язык», который, сворачиваясь обратно, испускал гнусавые звуки. И по всей площади, куда ни пойдешь, повсюду был слышен пронзительный визг игрушки-пищалки: «Уйди, уйди, уйди!» Надо было подуть в небольшую трубку, и на ее конце раздувалась нахальная резиновая рожица черта, которая и кричала, выпуская воздух: «Уйди, уйди!»

А была и еще одна вербная игрушка, «морской житель». Небольшой стек-лянный чертик плавал у дна колбочки с длинной трубкой, но стоило взять колбочку в кулак, как цветная жидкость вскипала от тепла руки и чертик всплывал и начинал радостно прыгать вверху стеклянной трубки.

А в толпе ходили разносчики с лотками и продавали очень симпатичных «синелевых чертиков». А это было вот что: между двумя свитыми проволочками из мягкого металла прокладывалась цветная бахрома, синель. Из таких мохнатых проволочек делались фигурки с руками, ногами, хвостом и рожками. Синелевые чертики были всех цветов: красные, синие, желтые, зеленые, черные... Ребенок, сгибая проволочки, мог придать такому чертику любую позу, а это детям очень нравилось.

Тут же, на разостланном прямо на земле рядне, кустари из уезда раскладывали свои изделия: расписные чашки и ложки, туеса, искусно вырезанные из липы фигурки медведей, козлов, лошадей и заодно прялки и праздничные дуги, хоть это был и не детский товар, и громко и сноровисто зазывали к себе покупателей, ловко играя на дудках, рожках и жалейках, отбивая такт звонкими ложками. Около них всегда толпился народ, кто пробовал играть на рожке, а кто просто глазел и щелкал семечки, сплевывая шелуху на землю

Но главное гулянье было на Святой неделе. В город приезжал цирк. Его брезентовый видавший виды шатер ставился на берегу реки. Он был заклеен со всех сторон яркими афишами, приглашавшими посмотреть невероятные чудеса: и женщину-русалку, и фокусников, и настоящих берберийских львов, и борцов с мировой славой, а с балкона цирка зазывала, громовым голосом на всю площадь, — а говорил-то он без микрофона, заметьте, — вещал:

Представление начинается. Сюда, сюдаI Все приглашаютсяI Стой, прохожий! Остановись! На наше чудо подивись. Барышни-вертушки, Бабы-болтушки, Старушки-стряпушки, Солдаты служивые И дедушки ворчливые, К кассе подходите, За гривенник билет купите И в цирк заходите!

А рядом с цирком ставились качели. Были качели обычные, качели как качели, но и их, правда, молодые люди умели раскачивать до истошного визга своих барышень. Но были еще и перекидные качели. Четыре люльки были подвешены к концам большого четырехконечного креста, который вращался вокруг горизонтальной оси. Каждая люлька при этом то взмывала кверху под самые небеса, то, перевалив через высшую точку, неслась к земле. Это были качели для людей с крепкими нервами. Когда люлька с двумя пассажирами, с огромной высоты, откуда видна вся площадь, кипящая праздничным весельем, стремительно летит вниз, к земле, холодеет под ложечкой и кажется, что люлька вот-вот врежется в булыжную мостовую, но она пролетает над самой землей и снова вздымается в высоту, заходя на следующий круг.

А напротив качелей, у Торговых рядов, сверкая мишурой, блестками и цветными фонариками, под заунывную музыку шарманки крутилась карусель. Она всегда притягивала меня своей нарядностью и таинственностью. Вот она остановилась. В калитку в решетчатом заборчике, где продают билеты, входит новая партия желающих прокатиться. Мальчики молодецки вскакивают на коней и львов, а девочки со своими мамами чинно усаживаются в расписные ладьи. Звонит сигнальный звонок. Карусель трогается, набирает ход, играет шарманка. Вот карусель уже вертится в бешеном темпе, а потом замедляет ход и плавно останавливается. А как все это делается, кто ее крутит? — думал я, пытаясь разгадать тайну карусели. Но однажды мне удалось заглянуть внутрь, отогнув ковер, которым был завешен

служебный вход. Я увидел там какие-то некрашеные деревянные балки, висящие на них грязные тряпки, пыль и запустение и, самое главное, что карусель крутят обычные босоногие мальчишки, которые бегут по мостовой и, упираясь руками в спицы, раскручивают карусель, а когда она наберет полный ход — вскакивают на эти спицы и отдыхают, пока карусель не остановится. После увиденного карусель перестала меня притягивать, и глазеть на нее я больше не ходил.

А наверху балагана, по соседству, выскакивал любимец ярмарочной публики Петрушка и гнусаво-крикливым голосом под хохот собравшихся, едко высмеивал толстосумов-купцов, обсчитывавших и обвешивавших покупателей, и грязные и разбитые мостовые в городе, которые не видит городской голова, и советовал ему носить очки в два тележных колеса, и квартального, которому проще дать в зубы, чем помочь или что-то объяснить.

И среди этой праздничной сутолоки, многоголосого говора, смеха, веселых криков, визга свистулек, хрипловатого подвывания шарманки, вдруг рванет тальянка на всю растяжку своих малиновых мехов и подвыпивший парень в картузе набекрень, только что вышедший из-под «колокола», складно запоет озорные скоб-ские частушки, пританцовывая на базарной слякоти. А «колоколом» называли круглую палатку, где можно было неплохо выпить.

А вокруг парня сразу же кружок, и парень воодушевляется и заводит уже в полный голос:

У маво, у милого Морда огурешная, Полюбила я его, Прости ты, Боже, грешная!

Крутом хохочут, притопывают и прихлопывают в такт, смеются и девки, но стыдливо прикрывают лицо расшитым рукавом, когда парень переходит на очень уж забористые куплеты.

Веселясь от души, горожане понимали, что с понедельника на Фоминой неделе им придется снова браться за работу.

Всю пасхальную неделю горожане, озаренные праздником, смотрели на мир с улыбкой и верили, что после Пасхи все люди станут лучше.

Может быть, и мы сейчас, после Пасхи, станем лучше. Нам, хотя уж и не вернуться в наше прошлое, которое было загажено и разорено...

Может быть, все же, очистив свою душу смирением во время Великого поста, покаявшись в вольных и невольных грехах на исповеди и со слезами радости приняв великую весть, что Христос воскрес, — мы хоть на одну ступеньку приблизимся к духовному возрождению!

31