Вокруг света 1994-05, страница 34

Наверное, записки взрослого путешественника, адресованные юным читателям, на страницах «Вокруг света» покажутся странными. Дело в том, что журналу наших коллег «Мурзилке» в этом году исполняется 70 лет.

А раз так, то выходит, что все мы взрослые когда-то были читателями этого популярного журнала, и теперь у нас есть все основания вот таким образом поздравить «Мур-зилку» с солидным юбилеем.

Виталий КОРЖИКОВ,

писатель, член редколлегии журнала «Мурзилка»

ИСТОРИИ УДАЧЛИВОГО МАТРОСА

Удивительные письма получают порой люди. Удивительные, а порой необыкновенные. Прочитают и только разведут руками и охают, и ахают. Вот и я получил однажды такое письмо, открыл, стал читать и закачал от удивления головой:

«Уважаемый товарищ Коржиков. Пишет Вам капитан дальнего плавания Солнышкин. Прочитал я Вашу книгу «Мореплавание Солнышкина» и удивился, откуда Вы обо мне все знаете. Кто из друзей Вам это рассказал и как все это получилось...»

Я и удивился и развеселился. Никто мне ничего не рассказывал. Своего Солнышкина придумал я сам, а получилось-то все довольно занятно.

Собрались у меня стихи про морских животных — крабов, медуз, морских коньков, светлячков — про все, к чему привык с детства на родном морском берегу. Оставил я их в Москве! своему товарищу, а сам уехал во Владивосток и отправился матросом в далекое плавание в Арктику. Проплавал полгода, попадал в истории, выкарабкивался из историй, а вернулся домой — на столе у меня лежит яркая книга: плывут по обложке медузы, качаются морские коньки, колышется среди волн название «Морской конек», и вверху покачивается моя фамилия.

Через какое-то время зимой приехал я в Дом творчества в Переделкино написать кое-что об Арктике, а мой сосед, литературный критик, говорит:

— Тут, знаете ли, вами заинтересовался один серьезный человек...

Я полюбопытствовал, какой.

— Чуковский, Корней Иванович. Вы бы подписали ему свою морскую книжечку.

Я, конечно, заволновался, подписал книгу, а вечером в ответ получил очень добрую записку: «Виталию Титовичу Коржикову от Корнея Чуковского...»

Несколько раз я ее перечитывал, с нею заснул. Проснулся, сделал зарядку, и тут стук в дверь, а на пороге высокий, седой — с крупным, как в «Телефоне», носом — Корней Иванович... Самый настоящий, живой Чуковский. В шерстяных носках — заснеженные валенки оставил внизу у лестницы. Поздоровался, протянул как давнему знакомому руку и весело, очень соблазняюще предложил:

— Давайте прогуляемся. Погода расчудесная! — От его голоса, от подтаявших снежинок на пальто так и дышало чудесной морозной погодой.

Я с радостью натянул бушлат. Корней Иванович с шутками сунул ноги в валенки и, словно даря прекрасное утро, распахнул дверь.

Все сверкало. Все было ярко, рассыпчато, морозно. Скрипел и сверкал снег, сверкал и серебрился лес. Серебрились усы и орови у живого Чуковского, из ноздрей вылетали стремительные струйки пара. И вдруг, искоса посмотрев на меня, он совсем по-ребячески подпрыгнул, издал раскатистое — на всю зиму — ржание. Я смутился, а он повторил весело и задиристо: «И-га-га-га-га!», довольно рассмеялся и пророкотал:

— Это я с утра подаю голос, чтобы все знали, что я еще живой и совсем молодой конь!

И тут же, лукаво поглядывая на меня, стал говорить о моем «Морском коньке», похвалил стихи и, засмеявшись, заметил:

Только почему-то все в вашей книжке пожирают друг друга, совсем как у нас в Переделкине!

В ту пору несколько писателей насмерть ссорились друг с другом. И Чуковский ехЬдно посмотрел вокруг, словно сказал: «Ну как я их?! Хорошо?! А?!»

— Хорошую книгу вам сделали! Очень хорошую! — сказал Чуковский и спросил: — Вы, наверное, уже поблагодарили как следует издателей?

Сказав, что еще не успел, увидел его изумленный взгляд:

— Ну как же, что вы! Немедленно отправляйтесь! Издателей нужно благодарить!

Ина следующее утро, хорошо поблагодарив редакторов, я уже уходил из Детгиза, но в коридоре вдруг столкнулся с быстрым сухощавым человеком. Он весело посмотрел на меня и тоненьким голосом сказал:

— А, это, кажется, тот самый матрос, книжку которого мы только что напечатали?

Я кивнул. Глаза его одобрительно улыбнулись:

— Написали бы какую-нибудь веселую, морскую книжку для ребят. Что-нибудь веселенькое.

Это оказался директор издательства Константин Федотович Пискунов, прекрасный человек, настоящий друг многих писателей. И бывший моряк.

— Веселенькое у меня не получится, — сказал я.

— Это почему же? — усмехнулись глаза.

— А я человек не очень веселый. И в жизни у меня веселого было мало.

— Тоже мне матрос нашелся! — взмахнул он суховатой рукой. — Матросы невеселыми не бывают! Вот вы сейчас откуда приплыли? — поинтересовался он.

— Из Арктики, — сказал я.

— Ну и что у вас там было веселенького? — спросил он.

— Тонули, — сказал я.

— Как тонули? Как тонули? А ну пошли ко мне и рассказывайте! — Он потянул меня к себе в кабинет.

И я потихоньку, что-то в шутку, что-то всерьез, стал рассказывать, как мы доставили на Чукотку для чукчей груз: машины, тракторы — таскать моржей, сборные дома — строить поселок. Выгрузили и собирались идти в Тикси, за строительным лесом, а оттуда — в Японию. И вдруг радиограмма: доставить снабжение на Новосибирские острова. Полярники там последние макарончики доедают. А пробиться к ним сквозь лед, кроме нас, никто не может.

Что делать? Полярников надо выручать. Взяли мы в Пе-веке ящики с макарончиками, мешки с мукой, картошкой, луком, сахаром. Взяли доски, уголь, целую ветряную электростанцию и потопали. Прошли через льды одно море, другое. Потом лед расступился, отхлынул, закричали чайки, и вдали, за проливом Санникова показался остров.

Мы бросили якорь, спустили на воду две плоскодонные баржи — на них можно было подойти к берегу, погрузились и пошли...

Идти было весело, просторно! Впереди чуть лине полюс, а вокруг волны, чайки кричат, солнышко светит.

И совсем неожиданно из-за мыса нам навстречу выкатилось целое ледовое поле. Мы стали отворачивать, уходить в сторону. Соседняя баржа увернулась, а наша влетела на громадную плоскую льдину, скользнула по ней, накренилась и перевернулась вверх дном. И все мы ушли под лед. Ошпарило, заломило в позвонках, как летом в челюстях от холодной колодезной воды.

Хочется вынырнуть, впереди вверху солнце. Рывок — и головой в лед. Еще раз и снова в лед, и уже невозможно терпеть — лопнут легкие, как вдруг на льдине замелькали какие-то восклицательные знаки, лед раздвинулся, а над

32