Юный Натуралист 1973-11, страница 33

20

Вода в озере падала, и на песке оставались большие и малые лужи.

В одной такой впадине скопилось много мальков. Я прорыл им ход в озеро, а сам спрятался за куст. Муть в проходе уносилась несильным течением, и стало видно песчаное дно, но рыбешки почему-то не уходили из лужи.

Вдруг в озере раздались всплески. Это кировали окуни. И скоро совсем близко ,< суше прижали они мелкую озерную рыбешку. А та, спасаясь от хищников, потянулась тонкой ниточкой вдоль берега. Самые робкие из рыбешек чуть ли не скреблись брюшками по песку.

Да и кто не испугался бы, если в каком-то метре от вас шли друг за другом

Вдруг над ней с рыбкой в клюве затрепетала вторая птица. Та, что была на коряге, ловко сглотнула рыбку, а мамаша, делая надо мной круг, отчаянно закричала.

И когда метра три оставалось до великовозрастного детеныша, он глянул на меня лениво черным,' с желтым ободком глазом, расправил не спеша крылья и взлетел ловко, уверенно. И хотя кустов и разных палок в округе было полно, летал именно над этой насиженной корягой. Летал и кричал громко, визгливо, почти как мамаша. И когда я отошел, он тотчас уселся на свое, ставшее привычным место, а сердобольная мать уже несла любимому сыну очередной лакомый кусочек.

полосатые, как тигры, речные разбойники?

Во главе конвоя плыл красноперый красавец горбач, следом шествовали окуни поменьше, штук двенадцать их было.

Иногда у какого-нибудь малька не выдерживали нервы, он шарахался в берег, начинал барахтаться на мели, делал нерасчетливый бросок вглубь, и тотчас от конвоя отделялся один из окуней, недолгая возня, и снова чинный строй в движении.

И тут мальки наткнулись на мой ручеек из лужи, и первые из них, не раздумывая, повернули в него. И вся стайка за ними.

Окуни, недоумевая, полукругом встали у канальчика: то один, то другой, словно выступая на совещании, выдвигался на полкорпуса вперед.

Вдруг какой-то незавидный, взъерошенный окунишко после своего выступления ринулся в проход, в лужу. За ним шли остальные. Недовольный горбач плелся в хвосте.

И снова окуни хватают мальков, а те, спасаясь, вновь прижимаются к берегу. Лужа была довольно большая, и пока рыбешки обходили ее, я успел укрепить в протоке сачок с крупной ячеей, и мальки через сетку устремились в озеро.

Последним, как-то неловко, боком, теряя чешуйки, ковылял крошечный песка-рик, видимо, уже успел побывать в зубах разбойников.

Как только он скрылся в глубинах озера, я завалил канал, взмутил воду и, выловив сачком всех окуней, сделал из них на обед уху, а горбача, не поленившись очистить, обвалял в сухарях и зажарил на постном масле.

Как-то я заехал на Ильмень в точку, где не видно берегов. Стояла тишина. Я решил порыбачить, но клев случился неважный, а потому я сидел и смотрел, как остывало, делаясь красным, солнце. И когда оно окунулось в воду, вода вдруг заколебалась, словно раскаленный малиновый камень бросили в бочку, и лишь облака ловили свет и светились нежно и розово. И тотчас на другом, вроде бескрайнем конце озера вспухла огромная оранжевая луна, и от нее примчалась ко мне дрожащая дорожка, и пока я раздумывал, плыть мне по ней на луну или нет, луна вдруг оторвалась от горизонта и быстро, ну прямо на глазах, вознеслась в небо. Ехать на луну было поздно, я посидел еще немного, а потом повернул к берегу.

В середине сентября, когда днем еще солнце может и припекать очень даже сильно, я бродил заречными лугами.

Вдали приглушенно шумел, грохотал, дымил город. А здесь желтели стога, стай

53

ки дроздов выискивали по речушкам рябину. А эти речушки или совсем пересохли, или в них было чуть-чуть водицы — иди куда хочешь.

Вдруг в небе закурлыкали журавли. Вскоре стало видно их. Когда они пролетали надо мной, тяжело махая крыльями, я услышал, кроме обычного рядового курлыканья, какие-то жалобные крики, попискивание.

Раньше журавли так никогда не кричали, и я подумал: верно, какие-то пичуги пристали в хвост клина и попискивают отставая. И еще я обратил внимание на главного журавля. Устало махая крыльями, он вел стаю в общем-то правильно, на полуденное солнце, путавшееся в разорванных тучках. Но как-то странно вел, нерешительно. Его заносило то влево, то вправо, и стая, сбиваясь с ритма, превращала строгий треугольник в раздерганную, ломаную линию.

Откуда-то из-под стога два раза бухнуло.

Клин совсем расстроился, сбился в кучу, беспорядочно затолкался в воздухе.

А снизу молодые охотничьи голоса кричали радостно:

— О-о! О-о!

Просто так кричали, чтоб, значит, пугнуть журавлей, потому как по вертикали было до птиц метров триста, да и нельзя стрелять в журавлей.

Но и после этой короткой неразберихи строй выправился, выровнялся, полетел дальше.

И теперь вожак вел их уверенно, пусть пока что и не на юг, но подальше от дымящихся труб, паровозных гудков, подальше от непонятного и враждебного им мира.

И вдруг там, куда устремились журавли, облетая город, что-то мощно взревело, зарокотало на всю округу. Серый самолет помчался им навстречу.

Журавлиные крики потонули в реве моторов, строй сбился окончательно, и журавли долго метались в воздухе и не могли собраться в клин. А когда наконец построились, вожак повел их, планируя, чуть ли не назад, на тихие воды Ильмень-озера. И я подумал: сколько вот таких растущих городов встает на далеком журавлином пути! С каждым годом этот путь делается все труднее, длиннее. И попискивали тогда не какие-то приставшие к стае посторонние птахи, а плакали от усталости журавлята. Потому-то и повел раньше времени мудрый старый журавль клин на отдых.

Побольше бы таких озер на их пути!

М. Костров