Юный Натуралист 1974-06, страница 14

12

Сумерки сгущаются, становится прохладно и сыро. Мы делаем костер пожарче, придвигаемся ближе к огню. Я собираюсь попросить Золотавина рассказать что-ни-будь «на сон грядущий» из его натуралистических наблюдений, как вдруг вздрагиваю от жуткого лая. Лай несется с ближнего косогора.

— Кто это?

— Козел пугает, — спокойно отвечает охотник. — Под собаку подстраивается. Это у него такой способ самозащиты — пугать. Почуял нас, рассердился — вот и загавкал. От страха, конечно. Сам, поди, сейчас уже за седьмую гору скачет. Боязливый зверь.

— А какой, по-вашему, самый храбрый?

— Заяц, — серьезно отвечает охотник. —-Да, да, не улыбайтесь. Вот какой" случай произошел однажды со мной. Было это как-то по первому снегу. Днем. Стою у костра, греюсь. И вдруг — что это? — заяц подле ног проскакивает и замирает между мной и костром. Столбиком! Я так и опешил. Оглядываюсь, а сзади рысь стоит. Я как гаркну на нее, а она желтой молнией от меня, только ее и видел. А заяц посидел, посидел у костра и легонько так, без спешки, без страха всякого скок-поскок и пропал в подлеске. Чудеса, да и только! Ну ладно, поболтали, пора и спать. Завтра с утречка пораньше на озеро двинемся.

Утро. Мы идем густым еловым молодняком. Сквозь его колючий лапник проглядывает розоватое небо. Неожиданно ельник расступается, и я даже вскрикиваю: до того необычная и поразительная картина открывается моим глазам.

Снежные шапки величественных гольцов, разноцветные утесы, изумрудные кедрачи и розовый ситец неба — все это перевернулось вниз головой и неподвижно покоится на гигантском зеркале озера, лежащего между крутых каменистых гор.

— Почему же его Черным называют? — невольно удивляюсь я. — Этому озеру больше подошли бы такие эпитеты: радужное, зеркальное.

— Это оно в ясную погоду так выглядит, — отвечает Золотавин. — А в ненастье оно черное, как гудрон. И злое — будто в нем сам черт сидит. Ветер подует — волны в рост человека встают.

Сейчас на озере покой и тишь. Слышно, как вдали крякают невидимые утки да картавят в кедрачах кедровки. Эти же самые звуки, наверное, раздавались здесь и сто, и тысячу лет назад, отчего озеро кажется царством самой вечности.

Золотавин подводит нас с Костей к лодке, предлагает покататься по озеру. И скоро мы уже плывем. Вода в озере до того прозрачна, что кажется, ее вовсе нет, а мы плывем на лодке по воздуху. Плывем над Камнями, водорослями, над косяками рыб, которые нас совершенно не боятся.

Вдруг дно круто уходит куда-то вниз и становится невидимым. Золотавин указывает рукой в сторону. Я поворачиваю голову — и замечаю огромный косяк крупной рыбы.

— Сиги, — шепчет охотник. — Здесь их тонны и тонны. Чем не клад, а?

Он встает в лодке во весь рост и, глядя по сторонам на тайгу, на горы, на озеро, произносит так, словно с кем-то спорит:

— Не-ет, ребятки, есть, есть еще в нашей тайге клады. Не иссякли. И они будут вечно, если, конечно, мы их станем хранить и беречь.

Восходит солнце, озеро становится еще красивее, вокруг все оживает. Над водой то и дело пролетают стаи уток. На мыске, в кустах таволги, пьют из озера марали-ха с теленком. Серебристая выдра катится на брюхе по скользкому камню в воду. Кругом живые клады.

«Да, богата саянская тайга, — думаю я, — велики ее клады, и они не иссякнут, пока их хранителями будут такие рачительные и умелые люди, как охотник Золотавин и школьник Костя».

А солнце поднимается выше и выше, обещая Западным Саянам погожий день.

И. Пономарев Фото В. Опалина