Юный Натуралист 1974-07, страница 51

Юный Натуралист 1974-07, страница 51

53

— Вот что, Вася, твой Витим у меня В него кто-то стрелял. Но мы с Власом Трифоновичем его выходили. Теперь он здоров! И ты как хозяин можешь забрать его обратно.

Васька помолчал, посмотрел на носки своих калош, надетых на валенки, провел рукой по зеленому сукну стола и проговорил:

— А зачем он мне, раз он стреляный?

А увидев его всего в шрамах, и подавно отказался от собаки. Тогда я взял Витима к себе.

Школа от меня далековато — километрах в пяти. Но для меня это не помеха. У меня Витим!

Сборы недолги: ранец за плечи, лыжи на ноги, вожжи в руки. (Вожжи — это лосиновые ремешки, прикрепленные к войлочному ошейнику-хомутику, обшитому кожей.) Холодный воздух жжет. Но лицо мое закутано шерстяным шарфом так, что открыты только одни глаза. Поверх теплых варежек — собачьи, мехон» наружу, рукавицы. Остается лишь выкрикнуть два слова: «Витим, вперед!» И он сорвется с места. Теперь только держись!

Летят мимо заиндевевшие кусты и деревья, а за спиной вьются вихри снежной пыли.

Через несколько минут — школа.

Освобождаю Витима от нехитрой сбруи и вразумительно наказываю:

— Жди меня здесь! Далеко не убегай!

И он ждет меня до конца занятий.

Быстро проходят февраль, март, апрель.

А вот и конец учебного года, конец экзаменам!

— Ты бы хоть сфотографировался: как-никак седьмой класс ведь окончил, — говорит мне мать, — да послал бы фотокарточку дедушке. Пусть посмотрит. Ведь два года тебя не видел.

— Ладно, — отвечаю, — сфотографируюсь, только вместе с Витимом.

— Ну, с Витимом так с Витимом, — соглашается мать.

И в один из будничных дней я наряжаюсь в новый костюм. Не забываю и о Витиме: надеваю на него строченый ошейник с никелированной пряжкой.

До фотографии минут сОрок ходьбы по берегу Алдана до райцентра.

Встречает нас человек с приветливым круглым лицом и живыми глазами.

— Проходите, пожалуйста!

— Спасибо! — отвечаю.

Но что такое? Витим рычит и, оскалив зубы, пятится назад. Шерсть на его волчьем загривке дыбится, глаза наливаются кровью.

— А-а-а! Никак мой давний знако

мый? — не без удивления тянет Округлин, разглядывая Витима. — Так ты, брат, оказывается, жив-живехонек? Вот уж не думал, не гадал снова встретиться с тобой на этом свете.

«Так вот, — думаю, — кто стрелял в Витима!»

С большим трудом мне удается усадить Витима рядом с собой перед объективом.

Но едва щелкнул аппарат, как он, рванувшись в сторону, перемахнул через стол у окна и, высадив большое стекло, исчез в неизвестном направлении.

— Ай-ай-ай, что он мне тут натворил, негодяй, — вслух процедил Округлин. — Вот вам и убыток налицо. Но не беспокойтесь: я с вас не возьму ни копейки.

Покидая фотоателье, я слышал, как он говорил сам себе:

«Надо же ведь, а! Вот ведь память у псины!..»

Е. Гольский