Юный Натуралист 1974-10, страница 51
52 с разбором. Хлеб предпочитал белый. Пряники — мятные. Конфеты — карамель с фруктовой начинкой, лучше красного цвета капусту — провансаль. И такое было общее мнение, что хоть и из молодых этот Мишка, да ранний. Машка по женской слабости своей боялась всего, что гремело, лаяло и говорило. Нервно вздрагивала, прядала ушами — за телка боялась, не за себя. Дождалась первого робкого клекота ручья и увела в лес все семейство. Грибники рассказывали, что видели эту троицу на опушке. Потом повстречали только двоих — Машку с телком, и обеспокоились: не нарвались ли доверчивые животные на браконьера. А Мишке просто скучно стало в тайге. Ни радио тебе, ни конфет с фруктовой начинкой. Третий раз пришел он в поселок серым дождливым утром, встал у дверей гастронома и беззастенчиво стал собирать дары с сердобольной публики. Нельзя сказать, чтобы жители поселка отнеслись равнодушно к уходу Мишки от семьи. Его порицали публично и за глаза. А потом подсовывали, как бы между прочим, капустную кочерыжку. К тому времени, когда я попал в Озерный, Мишка нашел себе истинно мужское занятие. Он стал болельщиком. Как только на стадионе раздавались удары мяча, он спешил туда и, встав за воротами, терпеливо ждал, чем все это кончится. Если поединок, по его мнению, затягивался, он сам выходил на поле и вносил в футбол самые смелые новшества. Игре ногами явно предпочитал игру рогами, то и дело путал, где свои ворота, а где чужие, и некорректно вел себя по отношению к судье, который пытался навести порядок. В итоге все бывали довольны: и футболисты, и болельщики, и Мишка. Не знаю, приживутся ли изюбры в сахалинской тайге, но в Озерном Мишка явно прижился. Ю. Леонов Ранней осенью бывают тихие солнечные дни. Вот в такой теплый осенний денек под старой акацией с пожелтевшими струч-ками-свистульками дремала на скамейке кошка Мурка. Вдруг раздался легкий треск, и из одного стручка-свистульки вылетели веселые горошины. Одна горошина стрельнула прямо в кошку, в ее нос. Мурка не поняла, кто это стрелял в нее, но обиделась. Она спрыгнула со скамейки и пошла отдыхать на сеновал. «Чик-чирик, чик-чирик... Что вы делаете, озорники? Зачем вы стреляете?» — зачирикала серенькая птичка и взлетела на верхнюю ветку. Птичка рассердилась, потому что одна горошина чуть-чуть не задела ее. «Не сердись на них, серенькая птичка, — сказала свистулька. — Эти горошины вылетели из своего стручка-свистульки потому, что им было там тесно. Смотри, как они радуются, что вырвались на свободу, какие они крепкие, здоровые и как хорошо им на осеннем солнышке». Птичка хотела что-то возразить, но тут она увидела свистульку. Это был не прежний летний стручок, который у какого-нибудь мальчугана умел свистеть. Сейчас на ветке вместо свистульки висела какая-то сухая кожица, и висела она не прямо, а свернулась в трубку. «Свистулька, что с тобой? — зачирикала серенькая птичка. — Почему ты так скрутилась?» «Не жалей меня, — сказала свистулька. — Так и должно было случиться. Я отдавала моим горошинам все соки, а сама становилась сухой. Горошины росли, набирались сил и разорвали наконец старый стручок. Слышала ты легкий треск? Свернулась я в трубку потому, что все мои жилки-волокна росли не прямо, а вкось». Горошины поглубже зарывались в землю и готовились лежать там долго — всю осень, всю зиму, до самой весны. А весною они напьются талой водицы, начнут набухать и разделяться на две половинки. И между этими дольками-половинками покажется маленький росток. Росток пробьет землю и вылезет на весеннее солнышко. Он будет расти и расти, пока не станет большим кустом. JI. Стефановская |
