Юный Натуралист 1976-05, страница 7
5 Но все-таки, подобно Збигневу, заложил нога на ногу, придвинул к себе скупую чашечку, стал очищать рафинад от обертки и бросать в напиток, стал помешивать ложечкой, нагревшейся и даже ожегшей пальцы, стал пить невкусную горечь. Тут вдруг зазвонил телефон. Звонили польские ребята откуда-то с полпути, беспокоились, не сбежал ли товарищ опять. — Идем вниз! — на ходу допивая кофейную муть, воскликнул Збигнев азартно. — Они сейчас будут. И там, внизу, на площади, у парадных дверей гостиницы, Жора провожал призывным взглядом каждый проносящийся автобус. Потом узнал и тот, экскурсионный, на котором он ехал из Хатыни. Пока высаживались из автобуса польские ребята, Жора отошел в сторонку, зная, что ребята набросятся на Збигнева, будут его укорять, будут гневаться и радоваться. И как только польские ребята, лихорадочно так тормошившие Збигнева, тут же и покинули его, ватагой устремились к парадным дверям, Збигнев и Жора остались одни у опустевшего автобуса, из распахнутых створок которого истекал зной. И в это мгновение водитель, отхлебывавший лимонад из горлышка, обронил из кабины с улыбкой проницательного человека: — Ну, один нашелся. А другой? Этот наблюдательный водитель с редеющими и оттого так бережно, аккуратно зачесанными волосами приметил его, должно быть, еще там, в Хатыни, и вот беспокоился о нем, и Жора ответил благодарным взглядом. — А если подбросить? — кивнул водитель с улыбкой в сторону проспекта, в сторону города и все-таки в сторону Хатыни. — А можно? — легко вскочил на ступеньку Жора. — Сегодня у меня маршрутов больше нет. Можно на базу. Ну а можно и подбросить, — и он сочувственно подмигнул Жоре. — Только куда вы исчезли, братцы? И Жора, необыкновенно признательный водителю, проник в автобус, в зной его пустых недр. Сразу же все сказал о себе и Збигневе, о Каминском и докторе. Кажется, он даже сам отстегнул пуговичку кармана Збигнева. И вот уже водитель держал в руке снимок военных лет. Наверное, и он, водитель, вернулся в свою прошлую жизнь, воспоминания так внезапно нахлынули, что он даже прищурился и стал шарить вокруг себя, искать сигареты. Да тут же и швырнул пачку сигарет в целлофановой пленке опять на сиденье. — Едем, хлопчик! Как они обнялись и что сказали друг дружке на прощание — Жора и не помнил, а только помнил, как тронулся автобус и как Збигнев взмахнул рукой, в которой вновь оказался снимок... Жизнь большая, и земля одна, утешал себя Жора, все может случиться. Но только очень трудно было ехать в пустом автобусе мимо зданий, уже вечерних, затененных, мимо других, самых высоких зданий, чьи верхние этажи были медово облиты закатным солнцем. Жора никак не мог усидеть на месте, бродил по вырвавшемуся на волю загородной магистрали автобусу, садился то поближе к кабине, то подальше от нее, на заднее сиденье. Нет, не хотелось расставаться со Збигневом. Как славно было бы, если бы он, Жора, мог задержаться еще хоть на день в гостинице, долго лежать в темном номере и вполголоса говорить, потом включить торшер и на свету его рассматривать снимок, вздрагивая при этом, чувствуя озноб, и опять переговариваться шепотом в темноте, и так до утра, а утром сидеть в кресле и пить горький кофе! Как славно бы продлить дружбу с польским десантником, но жизнь возлагает на каждого обязанности, и на него, Жору, жизнь возложила высокую обязанность быть юным гражданином Страны Советов, быть хранителем традиций отцов-героев, смотрителем набата. Эдуард Корпачев Минская область, мемориальный комплекс-музей «Хатынь» |
