Юный Натуралист 1977-04, страница 47
45 к каким-то другим итоговым работам? Своеобразное служение красоте природы, когда просто нет сил остановиться и не рисовать бесконечное разнообразие расцветок и форм? На выставках я встречал скульптурные работы Ватагина, и они очень мне нравились, да и кому они не нравились! Это были изображения зверей вполне реальные, но обобщенные в такой степени, что они казались не просто зверями, а какими-то мопучими сверхзверями. Сверхорла сменял сверхудав, торжественные и строгие изображения. Отношение к этому творчеству у художников тоже было не совсем обычное. При безусловном почтении и признании недосягаемости такого мастерства было еще и какое-то внутреннее сопротивление. «Уж слишком много он знает», — сказал как-то один знакомый скульптор. Но можно ли знать чего-нибудь «слишком много»? В этом была какая-то загадка. В Зоологическом музее висели картины Ватапина. Вот они-то мне не очень нравились. Не было в них того ощущения открытия, которое чувствовалось при взгляде на любую его скульптуру, ощущения, от которого холодок проходил по коже. Это был спокойный и скучноватый рассказ о звере. Двойственность эта проявлялась не всегда. Иные, самые что ни на есть научные таблицы, нарисованные Ватагиным, вдруг погружали зрителя в особый мир, где наверху сверкали льды, парили орлы, а рядом синело море с белыми чайками, внизу же таблицы была зеленая мгла тропического леса, расцвеченная яркими птицами. Мир странный, условный, но населенный вполне достоверными зверями и птицами. И в каждом рисунке, в каждой работе чувствовалось все то же спокойное мастерство. «С глубоким чувством изумления, уважения и любви смотрю я на мир животных, — писал Вата-гин, — отвергнуть такое отношение может лишь тот, кто незнаком с этим миром, не обращал на него внимания. Бесчисленны прекрасные формы и краски беспозвоночных животных: медузы в переливах радужных красок, кораллы, строящие фантастической формы колонии; актинии, подобные живым цветам; раковины моллюсков, построенные по строжайшим законам кривых поверхностей... Необыкновенны, иногда страшны, если увеличить их, формы ракообразных, жуков и других членистоногих. Сколько всюду строгой гармонии и красоты: в распределении тяжести и покоя, какая выразительность в движениях нападения vi защиты! Каждая деталь строения, каждая чешуя рыбы, перо птицы — чудо совершенной формы... Сколько ритма, легкого, быстрого, скользящего, тяжелого, монументального, можно увидеть в походке и беге различных животных!» Так, может быть, в этих строках и есть объяснение труду всей его жизни, труду, который показался бы каторжным, если не знать, какой любовью он был согрет? «С тех пор как я помню себя, моим любимым занятием было рисование...» «В моей жизни мне посчастливилось увидеть очень .многое... Я видел природу севера, юга и тропиков, Западной Европы и Дальнего Востока. Всюду, где бы я ни был, я неустанно зарисовывал все, что интересовало меня... Эти годы странствований были годами ученья, и, собственно говоря, они стали для меня высшей школой искусства, дополнив недостаточность моего профессионального образования». Это тоже удивительно: человек, с такою страстью рисовавший всю свою жизнь, не был художником по образованию. Он учился биологии и начал с рисования учебных шособий — деятельности полезной, но от искусства далекой. «Рыба» |
