Юный Натуралист 1977-07, страница 16

■шяя

лось ли за время моего отсутствия чего-нибудь с моим другом. И если почему-либо его не оказывалось на старом якоре, я начинал нервничать, и одиночество тысячами тонн воды наваливалось на меня. Тогда, взяв в руки два камня, я начинал постукивать ими друг о друга. Цук, цук, цук — разносился на несколько сотен метров вокруг мой набат, и Тишка незамедлительно появлялся, поблескивая рыжими глазами и виляя хвостом.

Однажды, спустившись под воду и покормив друга, я приступил к работе. Работа клеилась, и я на какое-то время забыл о Тишке. День был солнечный, и лучи, отражаясь от моего медного шлема, зайчиками прыгали по борту баржи. Неожиданно я увидел отраженную на моем переднем иллюминаторе мелькающую тень. Она вертелась перед глазами, как назойливая муха, не давая сосредоточиться. Подняв голову, я ахнул: в пузырях стравливаемого мною воздуха барахтался Тишка! Взвившись вверх, он, резко развернувшись, бросался в бесчисленный поток пузырей. Дойдя в этом пике до самого шлема и почти коснувшись его, он натужно, будто истребитель с перегрузками, вновь начинал набирать высоту, делая мертвые петли и бочки. Вновь спикировав до самого шлема, он расправлял плавники и, используя пузыри как подъемную силу, планируя, поднимался на них почти до самой поверхности, откуда, закрутившись в штопор, стремительно несся опять вниз. Тишка принимал воздушный послеобеденный душ. С этого дня он проделывал эту процедуру как обязательную, входящую в распорядок дня. В солнечные дни, во время воздушно-душевой процедуры, его тельце из-за мелких покрывавших его чешую пузырьков казалось посеребренным. Глядя на эту картину, я начинал чувствовать себя необычайно уютно: будто нахожусь не на дне моря, а у себя дома, и будто на мне не жесткая водолазная рубаха с медным шлемом на голове, а мягкая домашняя фланелевая пижама, а вместо «калош» со свинцовыми подошвами легкие, почти невесомые домашние шлепанцы. И сижу я не на каменистом грунте, а в удобном кресле-качалке.

Шли дни, и однажды утром я проснулся от шума ветра и ударяющих о борт катера волн. Швартовые канаты жалобно скрипели на кнехтах, резиновые кранцы, прижимаемые катером к причалу, тонко визжали; постанывали шпангоуты, жалуясь на свою нелегкую судьбу. Я выглянул на палубу.

С «Сахарной головки» (одного из самых высоких мест кавказского предгорья Новороссийска) свесил свою бороду норд-ост. Седая, она беспорядочными нечесаными клочьями спускалась к подножию горы.

Оторвавшись от бороды, эти клочья, пере, гоняя друг друга, неслись над бухтой и с силой, подобно сказочному богатырю, обру, шивались на город, ломая заборы, вывора, чивая с корнем деревья...

О водолазных работах не могло быть и речи.

Норд-ост дул две недели. Я ужасно скучал по Тишке. Даже в вечера общего ве. селья мне порой казалось, что волны могу_т приподнять баржу и бросить на старый якорь — пристанище моего друга, или вообще может произойти нечто необычное, как необычной была эта дружба.

Наконец ветер затих, с гор исчезла вечно растрепанная борода норд-оста.

В отряде прозвучала команда большого аврала.

Утром катера, водолазные боты, спасательные буксиры, напоминая муравьев, стайками в кильватер покидали базу, направляясь к месту судоподъемных работ.

Наш бот двинулся на последний штурм баржи. Через неделю мы должны были ее поднять, и я понимал, что навсегда расстанусь с Тишкой.

Подойдя к месту подъема, мы встали на якорь.

И вот я под водой. Сердце, готовое выскочить наружу, отчаянно стучит. «Ждет ли меня Тишка? Как он? Что стало с ним во время шторма? Не случилось ли беды?! Не слопала ли его, воспользовавшись штормовой погодой, хищная рыба?!»

Вода после шторма слегка помутнела, словно ее разбавили молоком. Видимость на тройку; иду вдоль баржи, ощупывая места соприкосновения днища с грунтом. Слава богу, волны не сдвинули ее с места и не бросили на якорь! Вот и он. Слегка колышутся ярко-зеленые водоросли, время от времени обнаруживая рыжие от ржавчины проплешины. Пусто. «Где же Тишка?! Неужто?.. Не может быть!.. Он не из тех, кто даст себя в обиду. Ведь он «чернорабочий», а главное, мой друг! А я бросил его в беде, но что я мог поделать?..»

То ли удары моего сердца были настолько сильны, что Тишка услышал их, то ли колебания воды дали ему знать о моем приближении, но, как и раньше, черной молнией сверкнуло его тельце, и он, расправив плавники, осторожно и плавно опу-стился на основание якоря, по-прежнему став похожим на агатаЬую игрушку.

Я рассмеялся. «Ах, дружище, дружище! Если бы ты только знал, как я за тебя волновался! А ты?.. Даже глазом не повел, рыбья твоя кровь. Ну да ладно, главное, что ты жив, что с тобой ничего не случилось. Да погоди, я же тебе принес гостинец...» Сегодня на водолазный завтрак были сосиски. Одна из них лежала у меня