Костёр 1960-07, страница 37

— Сиди-и,— протянул Сережа.— Как умею, так и стригу.

Сережа чикнул еще несколько раз ножницами, отошел в сторону и начал придирчиво смотреть на свою работу.

И тут толпа, обступившая Димку, охнула, застонала и начала хохотать.

Аха-ха-ха! Охо-хо-хо! Глеб подобрался поближе, глянул на Димку и тоже залился неудержимым смехом. Уже слезы выступили на глазах, уже кололо в животе, а он все хохотал и хохотал.

Перед Глебом сидело два Димки. Если зайти слева — длинногривый, с курчавым нахальным усиком, а справа — отлично подстриженный, выбритый и чем-то очень приятный и симпатичный человек. Два разных и в то же время похожих друг на друга Димки смотрели на собравшихся и, казалось, говорили:

— JI-лорды, что же он со мной делает? Вы слышите, л-лорды!

Сережа сжалился над Димкой. Он остриг вторую половину головы, сбрил остатки усов, еще раз внимательно осмотрел Димку со всех сторон и хлопнул его по спине.

-— Ну, теперь готово, иди...

Димка с радостью сбросил с себя простыню, отряхнулся и тут же поторопился уйти подальше от любопытных глаз.

Расстался Димка со своей красотой не случайно.

Вчера Димка получил телеграмму из далекого пограничного города. Ничего страшного в телеграмме не было. Димкин отец сообщал, что приедет на праздник открытия дороги.

И все же Димка перетрусил. Он ходил по лесному поселку, заглядывал в глаза всем и говорил:

— Л-лорды, вы меня не продавайте. Я вас прошу, л-лорды.

А между тем, Лука вовсе и не отправлял письма Димкиному отцу.

Глеб собственными ушами слышал, как Лука говорил Сереже Ежикову:

— Давайте подождем. Может, Димка исправится. Жаль мне его, дурака.

Да, пожалуй, десятиклассники поступили правильно. Что ни говори, но это уже был не прежний шалопай...

Праздник, которого с нетерпением ждали и Глеб, и все остальные, был уже на носу.

К этому дню готовились везде — и в лесном поселке, и возле Трех Монахов, и далеко-далеко, у берегов синей широкой Лены.

Но самый большой и шумный праздник затевался там, где построили первую таежную

станцию. Туда не попадешь. Туда только самых лучших рабочих пригласили.

У Вариного отца уже лежала в столе пачечка ярких красных билетиков. Справа — силуэт Ленина, а посередине ровными строгими буквами написано:

«Дорогой товарищ!

Управление строительства приглашает вас на торжественное открытие Северной железной дороги».

Такого билетика ему, конечно, не дадут. Разве Глеб — дорогой товарищ?

Когда Георгию Лукичу что-нибудь надо, так Глеб у него и дорогой, и золотой, и какой хочешь. А теперь нет, теперь Глеб не дорогой...

Удрученный неясностью, которую готовило ему будущее, Глеб по целым дням не выходил из вагона, листал старые, давно прочитанные книжки.

«Пускай Лука сам едет, — думал он. — Раз он дорогой, пускай едет...».

Особенно тяжело было Глебу в последний, предпраздничный день.

Глеб завалился спать засветло. Лежал и с тоской вспоминал все обиды, которые причинили ему Лука и прочие люди.

Обид накопилась целая куча — и больших, и маленьких, и совсем крохотных, о которых Глеб давно забыл, а теперь вдруг вспомнил. Ярко, отчетливо, будто было это только вчера.

Нет, не везет ему в жизни, совсем не везет...

Пришли откуда-то Лука и Сережа Ежиков. Лука отвернул краешек одеяла, участливо спросил:

— Глеб, ты что?

— Ничего... я спать хочу.

Лука прошелся по вагону, пошелестел на столе бумажками и снова спросил:

— Глеба, ты сердишься на меня?

Глеб зарылся носом в подушку, не ответил. Как будто бы Лука не видит, как будто бы он слепой!

Долго Глеб мучился, страдал втихомолку и наконец, забытый всеми на свете, уснул.

А красный вагон знал свое дело. Подождал немного, скрипнул тормозами и тронулся в далекий, бесконечный путь.

«Так-так-так, так-так-так, — застучали колеса. — Так-так-так, так-так-так».

Сегодня вагон шел по какой-то новой, незнакомой дороге. Впереди — ни станции, ни полустанков, ни крохотных будок путевых обходчиков с зелеными огородами и островерхими стожками сена вокруг.

5 «Костер», № 7

33