Костёр 1964-03, страница 44

плюнул в меня, но промахнулся и задел только кончик уха.

Мы встретились с Ленькой на тропе врагами и врагами разошлись. Ленька ушел на Вилюй, а я обратно в поселок.

До ужина было еще часа два. Но я ходил как пришибленный. Теперь, пока Ленька жив-здоров, на хорошую жизнь надеяться мне нечего.

Вернулся с Вилюя Ленька. Он был строг, спокоен и даже немного суров. Так ведут себя люди, когда примут какое-нибудь окончательное твердое решение. Ленька расправится со мной сегодня. Это было ясно. Такие типы, как Ленька, ждать не будут.

То, чего я боялся, случилось в столовой.

После ужина, когда все уже поели и собирались уходить, Ленька поднялся со своего места и громко сказал:

— Ребята, прошу тишины! У меня объявление.

Сердце мое страшно заколотилось. Я посмотрел на Леньку, будто на свою судьбу. В этом взгляде были и тоска, и просьба, и глухая тяжелая обида. Я защищал Леньку, когда ребята называли его трепачом, давал ему списывать свои контрольные работы, прятал Леньку на чердаке, когда отец применял к нему телесные наказания. Неужели ты забыл все это, бывший друг Ленька?

Ленька малодушно избежал моего взгляда. Он посмотрел куда-то повыше моей головы и сказал:

— Ребята, шестеренку разбил не я, а Квасницкий. Он сам признался мне и Пал Па-лычу...

По столовой из конца в конец покатился гул. Кто-то затопал ногами, кто-то свистнул от удивления, а Манич схватил миску и начал барабанить ложкой по дну.

Ленька перегнулся через стол, вырвал у Манича миску и треснул его по лбу. Шум мгновенно затих.

— Ребята, — сказал Ленька. — Квасницкий разбил шестеренку случайно. Сначала он струсил, но потом перестроился. Я Квасницко-го простил. Давайте простим все. Квасницкий мой друг, и я за него ручаюсь. Простим, ребята?

В столовой снова поднялся шум и кутерьма.

— Пр-р-авильно! — кричали со всех сторон. — Порядок!

До самого отбоя шумели возле палаток ребята. Все подходили ко мне и спрашивали — правда, что мы помирились с Ленькой, или

Ленька снова отлил какую-нибудь пулю. Я не знал Ленькиных намерений и поэтому говорил про дружбу вообще, не касаясь Леньки. Никто не понял моей хитрости. Ребята были довольны и не заставляли, чтобы я отвечал на вопрос одним словом — «да» или «нет».

Когда все думают, что ты помирился, — надо и в самом деле мириться. Я не помню подробностей, как мы встретились с Ленькой и ушли с ним подальше от палаток, чтобы нас не видела ни одна душа. Мы ходили с Ленькой взад-вперед по тропе и без конца говорили. Казалось, мы не виделись с Ленькой двести лет.

Мы вспоминали с Ленькой, почему поссорились, но так и не могли вспомнить. Ссора наша выросла, как снежный ком. Сначала она была с кулачок, а потом такая, что страшно посмотреть.

Секретов у друзей нет. Я рассказал Леньке, как выменял у оленьего пастуха пироп, как дрожал ночью в юрте и думал, что придется загорать там целых двадцать лет. Ленька внимательно выслушал меня и сказал:

— Не представляю, как ты можешь жить без меня. Ты ж пропадешь, как щенок!

Ленька всегда был зазнайкой, сгущал краски и смотрел на всех со своей колокольни. Но сейчас я умолчал об этом.

Ленька сразу же сказал, что надо писать письмо оленьему пастуху. Пускай ответит, где он нашел пироп и вообще, пироп это или не пироп.

Вечером, когда все ребята легли в кровати, мы взяли с Ленькой чистую тетрадку, конверт и сели к столу.

Ленька вложил письмо в конверт и четкими, будто в прописях, буквами, написал адрес:

«Колхоз «Кыым». Это письмо государственной важности Просим срочно передать пастуху, который пас оленей возле Вилюя, который выменял алюминиевую флягу, которая раньше была у ученика седьмого класса «а» Квасницкого К. Просим не отказать».

Ленька окончил писать, подчеркнул двумя черточками слова «государственной важности» и передал мне.

— А ну посмотри, ошибок нет?

Я сделал вид, будто не заметил Ленькиных «которых». Леньку хоть учи, хоть не учи, больше тройки по сочинению он все равно не получит. Это у него врожденный порок.

Мы заклеили письмо и побежали с Ленькой к почтовому ящику. Письма государственной важности надо отправлять немедленно.

Окончание следует